Петр Карцев - Кот олигарха. РОМАН

– Давай здесь, – отрывисто приказал Степан.

Она качнулась и в панике замахала рукой, чтобы поймать его поспешно отстраняющуюся руку, потому что стоять на ногах не было никаких сил. Ее колени подогнулись одновременно с тем, как спазм в горле уступил тошноте. В то же мгновение рука ухватилась за что-то твердое, бездушное, но вертикальное, не позволившее ей упасть на колени, и нелепым образом это доставило Лене толику облегчения, словно в такой ситуации еще можно было спасти долю собственного достоинства, избежав падения на четвереньки. Из горла хлынуло тяжелым, мучительным потоком, выворачивавшим наизнанку совершенно непропорционально легкой невоздержанности такого короткого, почти эфемерного вечера. На мгновение ей показалось, что невозможно потерять так много и сохранить при этом жизнь, и в каком-то уголке сознания, блеснувшем глумливой ясностью, она представила себя Камиллой, через горло теряющей последнюю жизненную влагу. Да и как можно жить после такого позора? Но тошнота уже отступала, и жизнь вступала в свои права, как обычно, сопровождаемая чувством стыда. Лена вспомнила, как ее, тринадцатилетнюю, в южном летнем лагере вытащил из моря спасатель и, разложив на песке, вернул к постыдной действительности несколькими нажатиями на грудную клетку, исторгнувшими из легких дурацкий фонтанчик соленой воды. Как мучительно было после этого встречаться глазами со всеми, с кем она уже успела имплицитно проститься, и как долго лишь наигранным спокойствием можно было замаскировать томительное чувство стыда от любого человеческого контакта. Как долго? Может быть, до сих пор. Если возвращение к жизни всегда вызывает стыд, то, может быть, жизнь неотделима от него еще с рождения, с первого мучительного крика. Вот и сейчас попытка рационализировать случившееся только маскирует невыразимую тоску нового рождения, новой встречи с липкой бессмысленностью существования. Даже камень под ладонью казался липким.

Лена попыталась выпрямиться.

Она стояла в колодце каменного двора под ночным небом. Двор был небольшой, замкнутый со всех сторон двухэтажными стенами прилегающих зданий незапамятной постройки, с единственной выходящей в переулок аркой напротив. Над аркой во втором этаже горели два окна, и еще два, замалеванные почему-то пополам красной и синей краской, тускло светились по разные стороны тяжелой металлической двери, из которой, по всей видимости, вынес ее Степан. Из-за двери доносились приглушенные звуки музыки. Степан успел деликатно исчезнуть.

Рядом стояли два зловонных помойных бака. Вместе с выступом стены по другую сторону от Лены они образовывали что-то вроде ниши, в которой она рассталась с остатками скудного ужина. Убедившись в своей способности поддерживать равновесие в более или менее вертикальном положении, Лена тут же сделала несколько шагов в сторону, чтобы символически отмежеваться от материальных следов случившегося.

Затем она осмотрела и даже ощупала перед платья, чтобы убедиться, что он не забрызган. Она чувствовала легкое головокружение и слабость во всем теле, но приступ тошноты полностью прошел, и общее облегчение, на физическом уровне, было почти окрыляющим. Психологически, Лена не могла решить, должна ли она чувствовать себя раздавленной или просто обогащенной опытом – непростым, необязательно желанным, но по-своему ценным, как любой опыт. Конечно, возвращение на вечеринку было немыслимо; назад, под насмешливые взгляды – под Ларин презрительный взгляд… Лена похолодела. Неужели Лара была свидетелем этой отвратительной, гадкой, бессмысленной сцены? Ей захотелось сесть, уронить голову на колени и разрыдаться. Сесть было некуда, но в глазах все равно противно защипало, и тут же потекло из носа. Лена потянулась в сумочку за носовым платком, но платка, конечно, нигде не было, равно как и сумочки, оставленной – как она осознала, даже в отсутствие прямого воспоминания, совершенно отчетливо, – в ресторане на барной стойке. Лена вполголоса произнесла короткое, выразительное слово, впитавшее в себя всю ненависть, на какую она была способна.

Решение возникшей дилеммы представлялось далеко не очевидным. Возвращение в центр циничного и язвительного внимания сулило серьезный ущерб и без того потрепанному самолюбию. На другой чаше весов была сумочка от скромного, но благозвучного бренда, и ее содержимое: деньги (черт с ними), зарплатная карта (на которой тоже деньги, не такие уж маленькие), телефон (с почтой, с фотографиями), паспорт (восстанавливать который придется не Пушкину), ассорти из прочих документов, жизнь без которых могла непредсказуемо осложниться…

Слева от Лены что-то шевельнулось, и краем глаза она увидела, как от стены отделилась человеческая тень. Лена подпрыгнула, как испуганная кошка, и повернулась к опасности лицом. По колодцу двора вдруг прошелестел зловещий холодок, и ей мгновенно вспомнился разговор о потусторонних коннотациях местности. И обладатель тени, шагнувший ей навстречу, только подогнал тревожные мысли. Во-первых, это был Феофраст – который первым, кажется, и помянул нечистую силу. Во-вторых, в его тонких чертах лица и бегающих глазках было однозначно что-то недоброе. В-третьих, выпрыгнул он в совершенно пустой до этого двор как черт из табакерки. И в довершение, что-то он уже протягивал Лене, протягивал в левой руке.

Яблоко , мелькнула у нее поспешная, абсурдная мысль.

Это все, если разобраться, совершенно ни в какие ворота не лезло.

– Вы меня напугали, – избыточно и банально констатировала Лена, и даже не пнула себя мысленно за банальность, потому что не до жеманного остроумия ей было сейчас, и услышать свой ненадломившийся голос было важнее, чем войти в историю едким афоризмом. Да и можно ли язвить с нечистой силой, Лена была не уверена.

– Я тебя предупреждал, – без угрозы сказал Феофраст, неприятно царапнув ее не самим обращением на «ты», а тем, что перешел на «ты» именно сейчас. В протянутой руке он держал аккуратно сложенный носовой платок. Теперь он слегка тряхнул им, как фокусник, и платок, развернувшись, повис складками, словно готовый к прощанию.

Ни в коем случае нельзя у него ничего брать! – бог весть откуда мелькнуло у Лены в голове. То ли это была память далеких предков, которым, несомненно, чаще доводилось иметь дело с нечистой силой, то ли просто здравый смысл. Не факт, впрочем, что то и другое были разные вещи. Лену, как всегда не вовремя, потянуло на философские отступления, и она привычно себя одернула.

– Это твой, – произнес Феофраст, словно прочитав ее мысли.

Лена с негодованием выхватила у него платок, метнула беглый взгляд для идентификации и рявкнула: