Дана Гельдэ - И малое станет большим, и большое – малым

Нам предстояло жить счастливо, но…

Деревня – это такой социум, в котором нужно прятать от всех свое счастье. В этом огромном аквариуме, где жизнь каждого была за хрупким стеклом, водились такие «пираньи», от которых я не умела защитить ни себя, ни свой маленький мир. Все односельчане видели наши отношения, мой муж не стеснялся показывать свою любовь ко мне, я светилась рядом с ним. Некоторые женщины, никогда не испытывавшие столь бурного проявления чувств со стороны своих мужей, завидовали и ненавидели. Лишь счастливым некогда было обращать внимание на нас. У них у самих было все хорошо, чтобы злиться на кого-то у них не было ни желания, ни времени.

Работа над собой и профессия бортпроводницы накладывают свой отпечаток на походку, манеры. Муж любовался мною издалека и гордился, никогда не ревновал. В школе тоже было все хорошо: складывалась карьера, я стала заместителем директора по воспитательной работе. Прожив всего лишь год в двухкомнатной квартире, мы получили от правления села лучший дом: большой, с отоплением и канализацией, с большой верандой. Благодаря моим родителям, он стал «полной чашей». В магазинах ничего не было, и многие даже немолодые семьи не имели половину того, что было у нас. Это некоторых, вроде тети моего мужа, раздражало, и они не могли справиться с собой. Я, наивная дурочка, не знала и не замечала, что происходило вокруг меня.

Тетю звали Тамара, это жена родного дяди моего мужа. Она была русской, в этом селе родилась и выросла. У нее было две дочери. Ее не очень любили в семье за сложный, скандальный характер и слишком длинный язык. Тамара меня ненавидела за хорошее отношение ко мне ее свекрови, бабушки Шахерезады, которая полюбила меня за характер и возможность говорить со мной не на ломанном русском, а на родном языке.

Когда родились дети, бабушка моего мужа прибегала ко мне, чтобы помочь с пеленками, ползунками, которые накапливались с невероятной скоростью. О памперсах тогда мы еще и не знали. Она приносила наши любимые горячие пирожки с толченной картошкой, которые были необычайно вкусными.

Тамара жила через дом от нас, и со злостью наблюдала из своего окна за нашим домом и за своей свекровью.

Так у меня появился враг, который мечтал разрушить мои отношения с мужем и с его родней, главным своим оружием – сплетнями. Благодаря ей, я стала чаще слышать от родственников, что высокомерна, заносчива. Тщательно контролируя свои поступки, слова, которые порой перевирались ею и доходили до меня в очень искаженном виде, ощущала себя идущей по минному полю. Все время ждала где и когда «рванёт». Тамара обладала склочным характером, не было человека в селе, который бы о ней отозвался по-доброму, у многих она «попила кровь».

Иногда у нас с ней случалось перемирие, когда мы жаловались друг другу на Сухановых, делились, и она рассказала мне тогда о своих обидах на родственников.

Мне запомнилась одна, пожалуй, самая большая рана на ее сердце, обида на дядю своего мужа. Смагул-ага (дядя), узнав об их намерении жениться, сказал молодым так: «Мы не хотим, чтобы вы поженились. У вас разное вероисповедание, разные обычаи и ты, Тамара, в наших глазах всегда будешь, как белая заплатка на черных штанах». Эту фразу она ему не простила, часто вспоминала, но «вернуть» не могла, того дядьки уже не было в живых. Она постаралась возвратить ее мне, отомстив по полной.

Тамара хотела понравиться Сухановым, стать полноправным членом семьи. Не зная как этого добиться, она приносила им деревенские сплетни. Рассказывая их артистично, она смешила родственников. В такие моменты мне становилось неловко за нее и я уходила. Это был не протест, просто мне было неинтересно слушать этот бред. Провожая меня ненавидящим взглядом, Тома думала: «Высокомерная Дана игнорирует моё общество, я отомщу ей за это!» Зарождавшаяся в ней, злость разрушала ее мозг и душу.

Однако, нельзя сказать, что в отличии от неё все остальные были мягкими и пушистыми, в том числе и я. Первое, чем была недовольна в этой семье я, это то, что меня не считали личностью. Свекровь решила, что может распоряжаться моими вещами, взять из моего приданного все, что ей захочется. Кое-что ей даже удалось у меня экспроприировать и подарить кому-то.

В их семье я была первой снохой казашкой в семье, и поэтому должна была быть покорной и смириться со своим положением. Со мной этот номер не прошел, я начала бузить и не подчиняться.

Мне было с чем сравнивать. Я видела, как в моем селе, земляки относились к своим снохам. Никто из них не обижал, не унижал девушек, пришедших в их семью.

Мой бунтарский дух сопротивлялся такому отношению ко мне. Чтобы «опустить с небес на землю» непокорную, в присутствии других снох, родителями мужа было устроено показательное наказание: меня не посадили за общий достархан (стол) в большой комнате, а поставили на кухне, как щенку, миску с едой, и оставили одну. Даже муж сидел в тот день вместе со всеми, а не со мной. Меня это очень обидело. К еде я не притронулась.

«Отлучение» от общего достархана и «предание меня анафеме», спровоцировали меня демонстративно снять с себя платок и ходить с непокрытой головой в доме старших.

Сейчас я о себе думаю, что была еще той штучкой, строптивой «лошадкой», которую не так-то просто было «объездить» и мой муж не справлялся со своей функцией «воспитывающего и карающего органа». Бедный парень метался между двух огней. Снохи «потирали руки», радуясь моей опале, это был «бальзам на их душу», особенно для Тамары.

Она была старше меня на восемь лет, и пришла в школу задолго до меня, после окончания Культпросветучилища, где её учили музицировать на аккордеоне революционные песни и «нести культуру в патриотические массы». Свое предназначение она поняла очень широко и считала своей обязанностью воспитывать все общество: исправлять чужие недостатки, бдительно следить за моральным обликом.

С этой целью она в 80-е годы пришла в образование, чтобы выполнять свою МИССИЮ и по совместительству работать учителем музыки и пионервожатой. В других школах на этой должности обычно работали временно, молодые девушки, поступившие заочно в институт, по окончанию которого переходили на должность учителя.

Тома никуда не собиралась поступать, и упорно работала в этом качестве до самых похорон пионерской организации. О таких придумали когда-то дразнилку: «Пионервожатая – сука конопатая». Лузгая семечки в своем кабинете, сплетничая с учителями о коллегах и учениках, с учениками об учителях и других учениках, она, как серый кардинал, используя полученную информацию, управляла настроением и психологическим климатом школы. Тамара считала себя приближенной к администрации, так как умело подслащивала их жизнь потоком бессовестной лживой лести, и регулярно «на ушко» сообщая им мысли «вверенного коллектива», передавая все разговоры, подслушанные в кулуарах школы, входила в касту «неприкасаемых» и благополучно продержалась на этом месте несколько лет.