Ирина Витковская - Три книги про любовь. Повести и рассказы.

– Так… А теперь, – инструктор понизила голос, – основной норматив.

Все напряглись.

– Дистанция шестьдесят метров… Эр-ротической походкой…

– На скорость? – азартно пискнула стопятидесятилетняя. И заперебирала ногами, готовая сорваться со старта.

– Как-кая вам скорость? – рявкнула тренерша.

А потом расплылась в улыбке и подмигнула:

– На качество…

И в свисток – фрррря!

О-о-о… Это было незабываемое зрелище. Описывать не буду, слов не найти. В воздух взлетали руки, ноги и… лица. Боже, какие лица! Не насмотришься. Они шли прямо ко мне, сидящей на лавке там, где финиш. И счастливо улыбались, глядя мне в глаза. Как ни крути, а я-то – единственный зритель… Особенно отличилась та, с эндопротезом. Ей бы я отдала первое место и сертификат на преподавание приватного танца.

Короче. В Олимпийские игры или уж хотя бы в нормы ГТО предлагаю внести вид спорта – эротическая ходьба. На качество. Поверьте, от зрителей отбоя не будет…

А то тётка не знала, что за Машкой глаз да глаз нужен! Впору из дома выходи да внучку эту к подолу пристёгивай. Зазевался – а она уже на десятом конце… Чешет – как на колесе едет. Ножищи длинные, косолапые, в сандалии обутые, как спицы мелькают. Шиш догонишь.

Тётка очень старалась: сжала руку Машкину и волокла по Советской, не оглядываясь. От Максима Горького до Октябрьской пять кварталов – не шутка, знай пыхти, не отвлекайся! Общественный транспорт – деньги, а денег у них кот наплакал. Тёткина пенсия и зарплата вахтёрская. Не разбежишься.

Какие черти дёрнули её у этого лотка с пирожками остановиться? Всё, как моя мама говорит, желание из себя состоятельную даму изобразить. О, мон анж, пирожки с чем у вас? А свежие ли? И легонько, аристократическим пальцем своим через полиэтилен – тык! И с усталой пренебрежительной улыбкой – ну вот видите? Позавчерашние… Простите, милочка, мы такое не едим. Нам, мол, булочник каждое утро корзинку свежих круассанов доставляет…

Пока тётка эту молчаливую мизансцену перед лотком с булками разыгрывала, руку Машкину на минуту выпустила: правая сумкой занята, а левой она пирожок трогала. Потом с достоинством встретила ненавидящий взгляд продавщицы, легко перенесла его, потом задумалась, тронулась по Советской… А когда опомнилась, Машки уже и след простыл.

Куда? Как? Только что здесь была? Но Машку в лёте за хвост не поймаешь: может легко по целому кварталу кругаля дать, так бежит, что пятки в задницу влипают. Короче, металась тётка в отчаянии взад-вперёд, на боковые улицы заглядывала – нет нигде паразитки! И не то страшно, что потеряется; ни в жизнь эта воструха не потеряется! Натворит чего – не расхлебаешь потом…

Как в воду глядела. Пометавшись, решила тётка к лотку с булочками вернуться. Уже издали увидела – там Машка. Продавщица-сорока отвернулась и с подружкой болтает, а эта паршивка… Тётка задохнулась. Машка стояла перед рядком пирожков и со всего размаха вонзала указательный палец в самую серединку каждого. Но предварительно тихонько спрашивала: у вас пирожки свежие? И пальцем – тык!.. В пирожке дырка. Машка уже прот ы кала весь ряд до конца и пошла по второму кругу с последнего: у вас пирожки свежие? Тык – две дырки…

Тётку затрясло: у неё и на один-то пирожок денег не было, а не то что на добрый десяток, которые Машка продырявила. Как она ту в охапку схватила и уволокла через сквер на Набережную, чтобы окольными путями до бабулиного дома добежать, – сама не помнит.

Вот теперь тётка с бабулей за столом, а Машка в углу стоит, в одних трусах, чтоб на улицу не смела сбежать. Носом к стенке. Ноги косолапые, длиннющие, как лианы в джунглях друг друга оплели. На правом полупопии, чуть пониже трусов, след от тапка, с которым тётка вокруг стола за ней гонялась. Достала-таки…

– Что ж, – говорит бабуля, звякая чайным стаканом о блюдце. – Всё закономерно. В кого же она такая артистка-то? В тебя-а-а-а. Вывела ребёнка из дома и веди, не отпускай, от пункта до пункта. Нет, черь-ти тебя разобрали пирожки щупать… Вот теперь хлебай.

А тётка наклонилась над столом низко, лица не видно. Сопит, чайной ложечкой в стакане болтает. Потому что крыть нечем. Всё правда.

В 1975 году мне было семнадцать лет. Мы с папой в тот год путешествовали по Крыму на автомобиле. Незабываемо. Но две короткие недели промчались, как сладкий сон, и надо было возвращаться домой.

…Наш пыльный, крашенный веником, гремящий всеми частями тела «Москвичок» трюхал по пыльному шоссе уже почти в ста километрах от дома, когда папин зоркий глаз выхватил как-то кривовато съехавшую на обочину небесно-голубую машинку и людей, копошащихся около неё.

Кодекс советского автомобилиста предписывал немедленно остановиться и оказать помощь. Что мы и сделали – съехали с дороги и притормозили чуть поодаль от терпящих бедствие.

– «Жигули» третьей модели, – завистливо вздохнул папа, опознав чудо отечественного автопрома, и мы быстрым шагом почапали узнавать, что случилось.

Их оказалось четверо: глава семейства курил в сторонке с непроницаемым лицом, девочка моего возраста стояла чуть правее и смотрела в сторону луга, обрамлённого пышными кустами, с жёлтой тропинкой сбоку, спускающейся к речке. По склону, ведущему вниз, бежал, подпрыгивая, кружась, мальчишка-подросток лет одиннадцати; он задирал голову к небу, что-то восторженно кричал, размахивая руками… Устал в машине, видимо. За открытой передней пассажирской дверцей угадывалось какое-то копошение; женская рука выбросила на обочину резиновый коврик.

– Здравствуй, – в спину девочке произнесла я. – Я – Ирина.

Девочка оглянулась. Она оказалась такой красивой, что мне немедленно захотелось причесаться. Тёмные волосы, высоко забранные в конский хвост, чудесные синие глаза, чуть подтянутые жёстко схваченными волосами к вискам, маленький улыбчивый рот с мило вырезанной верхней губой…

– Я – Лена, – немедленно откликнулась она. Рот приоткрылся в улыбке, и показались сахарные зубки, не идеально ровные, а немного «толкающиеся» друг с другом, словно им было тесновато. Но от этого девочка выглядела ещё милее.

Между тем над дверцей показалась голова её мамы. Женщина сделала шаг вправо, распрямила затёкшую спину и на пару секунд застыла перед нами во всей красе. Вот это было нечто! Это была Джина Лоллобриджида и Лолита Торрес одновременно! Яркие, удивительные, фиалковые глаза, капризно изогнутый рот, от которого глаз не оторвать, тёмные короткие кудри, растрёпанные, буйные, вольные и в то же время как-то очень правильно обрамляющие голову, идеальный овал лица, нежная родинка на щеке… Из-за капота машины было видно только верхнюю часть её тела – ловко схваченную сарафаном тонкую талию, высокую гордую шею, обрамлённую какой-то шлейкой, поддерживающей сарафан… Звезда итальянского кино.