Людмила Липатова - Дорогами кочевий

– Естественно, что вы хорошо знаете всю тундру…

«Не всю, конечно, – перебивает он меня, – а только те места, где мы кочевали. Мы в позапрошлом году перестали кочевать – дед болеет, а так и до Байдарацкой губы каслали и в горы. Мне легче кочевать, я уже привык к этому образу жизни. Сейчас вот в посёлок перехожу, так одни трудности. И морального, психологического плана и просто бытовые. В тундре себя более свободным чувствуешь, ни от кого не зависишь. Куда человек хочет, туда и едет, что хочет, то и делает. Основное-то у нас – стремление к свободе».

– Я была в вашем стойбище, когда вы стояли на озере Нгоя то, около горного массива Янганя Пэ, на реке Щучьей и в других местах.

«На одном месте человек начинает чувствовать себя неуютно, ему уже хочется перемены. На одном месте не приживаешься никак. Даже, когда на летовке стоим, то есть не кочуем со стадом, всё равно перекочёвываем хотя бы на небольшое расстояние».

– Я заметила, что пастухи каслают зачастую не одним и тем же составом. В этом году он с одним оленеводом кочует, а на следующий год, смотришь, в соседнем чуме уже кто-нибудь другой. Почему это происходит? Надеюсь, не из-за несходства характеров?

«Конечно, нет. Тут много причин. Допустим, у меня одни планы, а у соседа другие обстоятельства. Он собирается поохотиться, а я хочу рыбу половить. Он в этом году думает одно место посмотреть, а я другое. А кому-то хочется вообще одному покочевать».

– Василий Эсикович, у вас есть своё священное место?

«Раньше наши прадеды каслали до Печоры и на Ямал ходили. (Это сейчас принято называть весь округ Ямалом. А в Байдарацкой тундре ненцы на меня даже однажды обиделись, когда я сказала, что мы сейчас находимся на Ямале. Они поправили меня, что есть отдельно полуостров Ямал, значит, Ямальская тундра и отдельно другие тундры: Гыданская, Тазовская и т. д. Прим. автора). Одно жертвенное место у нас где-то там, в сторону Печоры, а другое где-то на Ямале. Мы в те места не кочевали, так что я там не был. Об этом мне дед рассказал. А так-то здесь священных мест много. Жертва приносится на таких местах. Это обращение к Богам верхнего или нижнего миров. Есть, например, богиня Яминя. Она считается из Нижнего мира».

Как хочется мне узнать побольше от Василия Эсиковича, но дела ждут его. Вон уже и старший сын заглядывал не один раз в комнату, в нетерпении поглядывая на нас, когда же мы закончим беседу. Очень жаль, что у хозяина мало свободного времени. Он всегда занят. Вся забота о семействе на его плечах. Но всё-таки я прошу его хотя бы немного поведать об отце.

«Подробно о его жизни я не могу рассказать. Он-то сам о себе только сбивчивыми отрывками говорит. Нельзя один общий рассказ сделать. Надо его поспрашивать, где он был, что делал. Он же везде побывал. И на Ямале, и за Полярным Уралом. Одно время жил в посёлке Яры, что располагались на берегу Байдарацкой губы. Раньше там фактория была. Работал печником. Был разнорабочим. На Оби рыбачил. Он же вообще без стада оставался. Батрачил у оленеводов за оленей, прирабатывал, закупал, так постепенно у него новое стадо появилось».

Всё. Лимит времени исчерпан. Может быть, удастся поговорить в его стойбище.

23 августа.Сегодня я хочу навестить стойбище, расположенное на озеро Нгоя То. Пешком идти туда не так уж и далеко – всего километров пять. Но не следует забывать, это тундра, а не асфальтированная дорога. Ну, да мы народ привычный. В походе меня сопровождают на этот раз постоянная моя спутница Галя Неркаги и Лена Валеева. Заходим в магазин, чтобы купить кое-каких продуктов, печенья, конфет – с пустыми-то руками не пойдёшь. Хоть и гостеприимный народ, а всё-таки лучше иметь с собой гостинцы. А то вот в прошлом году у меня ничего не было с собой, кроме пары конфет, и так я себя неловко чувствовала, когда Эсико Лаптандер вместе с сыном Ильёй исполнили ярабц, а мне даже нечем было их отблагодарить. Безусловно, это произошло не специально, просто мы случайно туда попали, но всё равно как-то не по себе. В этом году я хочу попроведать Эсико и вернуть ему долг. Вот как раз в это стойбище, где он живёт, мы и направляемся.

От Лаборовой, мы спускаемся к озеру Харанлянзе (с ненецкого переводится, как извилистое), огибаем его, чтобы выйти на противоположную сторону, и направляемся в сторону стойбища. Перебираемся через ручьи и болота, бредём, не торопясь, по тундре. Стойбище встречает нас лаем собак. Они дают знать хозяевам, идёт кто-то чужой.

В первом чуме, где живёт Василий Эсикович Лаптандер, застаём всё семейство в полном составе за столом. Разумеется, хозяйка Мария пригласила нас попить чаю. Дед Эсико почти совсем ничего не ест. Говорит, у него болит живот и печень. Он очень сильно похудел. Жаль старика. В этом году едва ли удастся услышать его песни. И даже не из-за того, что у него нет здоровья. Дело в том, что у него траур – зимой замёрз старший сын Илья, так что все песни отменяются. Дай Бог ему доброго здоровья ещё на долгие годы, а нам радости общения с его древним искусством. Я отдала им гостинцы, и мы отправилась во второй чум.

По страницам полевого дневника 1993 года.

24 марта.В музей приехал Франк Депланк, с которым я познакомилась в позапрошлом году, когда мы вместе с ним и Француаз Угье, представлявшей французскую газету «Либерасьон», путешествовали в горах Полярного Урала. (Я писала об этом в дневнике за 1991 год). В прошлом году мы ездили в этом же составе в Байдарацкую тундру. До Лаборовой добирались на машине. Гостиницы в посёлке нет, и строители любезно разрешили пожить в одном из балков. (В этом посёлке силами треста Ямалтранстрой, возводящего железную дорогу Обская-Бованенково, строятся дома для местных жителей в качестве компенсации за отторгнутые пастбища). Вода для питья, которую набирают в ближайшем озере, там хранится в железных бочках, впрочем, северяне знают, что это такое. Так вот Франк достал какие-то таблетки, ссыпал их в бочку и предупредил, через два часа эту воду можно будет пить. Что с них взять, с этих цивилизованных западных людей – ну боятся они испортить свои изнеженные желудки. (Впрочем, хочу отметить, позднее он уже этим «грязным» делом не занимался – организм, видимо, адаптировался к нашим российским условиям).

В тот же день произошёл один забавный случай, который мне довелось наблюдать. Прознав, что приехали французы, народ, причём живший не только в посёлке, но и в тундре, очень заинтересовался. В советские времена иностранцы были редким явлением на севере, а тут французы, да ещё и из самого Парижа. И потянулись люди поглазеть на это чудо. Рассматривали их издали, а некоторые наиболее любопытные заглядывали прямо в балок: «А можно увидеть живых французов? Гляди-ка, а они такие же люди, как и мы». Гостям объяснили ситуацию, и Франк, улыбаясь, тут же нашёлся: «Смотрите на меня, вот я – французский шпион». Посмеялись над его шуткой и все остались взаимно довольные друг другом. Надо сказать, Франк чрезвычайно доброжелателен и быстро находит с людьми общий язык, хотя пока ещё очень плохо говорит по-русски. Вот и в тот раз ненцы согласились довезти до стойбища только Франка, потому что олени были ослаблены после зимы, а ехать достаточно далеко и каждый килограмм груза много значит при перевозке. Так что пришлось нам с Француаз вернуться, не солоно хлебавши, в Салехард. Ехали мы обратно на поезде, который развозит рабочих по трассе – одни торопились на вахту, другие возвращались с работы. Я не знаю, с каких времён сохранился этот вагон. У меня было такое впечатление, что не меньше, чем с Гражданской войны, так там было всё убого, разбито. Поезд шёл медленно, останавливаясь только на разъездах. Вместе с машинистом ехал, видимо, его сын, мальчишка лет 11—12. Вдруг состав остановился прямо посреди тундры. Выскочил из кабины мальчишка с ружьём, пробежал метров 20—30 до ближайших кустов, выстрелил и обратно вернулся уже с уткой. Надо отметить, по пути следования пересекает железнодорожная колея немало речек, а по обеим сторонам от насыпи множество больших и малых озёр. То есть птицы со стародавних времён облюбовали эти места в качестве летнего пребывания и для гнёзд, где откладывают яйца и выращивают подрастающее поколение. Время для охоты на пернатую дичь было уже запретным, но ведь как же можно оставить бедную утку в покое! Мне было ужасно жаль птицу и ещё не проклюнувшихся птенцов. Я не думаю, что этот машинист был голоден, и вопрос шёл буквально о его жизни и смерти. В этом случае я ещё смогла бы его поступок понять, но вот так просто остановить поезд ради убийства утки… не уразумею и всё тут. Долго я не могла успокоиться, даже по приезде рассказала об этом случае в охотинспекции, но каков был результат, к сожалению, не знаю. Ещё раз убеждаюсь, проводить экологическое воспитание среди пришлых людей просто необходимо. Ведь ни один тундровик, да и вообще местный человек, издавна живущий на этой земле, не позволит себе такого – убивать птицу во время гнездования и выращивания птенцов. Наверное, и этот машинист у себя на юге этого бы не сделал, а здесь – на севере, всё можно. Вот опять вспомнила про этот эпизод из прошлогодней поездки и огорчилась.