Анна Дронова - Избранное

Как предписано вратами,
коим ключ – огонь-смола! —
я прошла – и только память
за собою пронесла.

Полюбуйтесь, как хороша!
Полюбуйтесь, как хорошо я
в надлежащую роль вошла:
пустота за моей душою.

Посмотрите, как хорошо,
посмотрите, как трагедийно
подсознание в роль вошло:
без суда меня осудили.

Дабы руки мои в толпе
у тебя не урвали душу.
Дабы руки мои к тебе
протянулись, не дотянувшись.

Персональная смерть и страсть —
по закону отца-Шекспира.
Наедаюсь тобою всласть,
как чумою во время пира.

Как змея сбрасывает кожу,
так и я сбросила свои
многолетние личины, тоже
захотев чуточку любви.

Как змея сбрасывает кожу,
так и я сбросила свою
непосильную – считай – ношу…
Обнажённая, одна стою.

Как змея сбрасывает кожу
(умерла и снова родилась),
так и я… Сложно, очень сложно
разорвать с самим собою связь.

Как змея сбрасывает кожу,
так и я прожитую жизнь,
так и я всё былое сброшу
для тебя – только обернись!

Как змея сбрасывает кожу,
так и я изменяю суть,
лишь бы не отпугивать прохожих
и напоминать кого-нибудь…

Как змея сбрасывает кожу,
так и я сбрасываю ложь.
Где-то между правдою и ложью —
ты меня случайно обретёшь.

Спешила я неведомо куда,
и шли минуты, шли мои года.

И сумерки ложились, как назло,
на тонкое оконное стекло.

И я спала, и снился долгий сон,
который был реален и весом,

который заменил реальность мне —
гитарными размолвками во тьме.

На ощупь ощутила я беду:
куда пойдёшь, туда и я пойду,

с ума сходя и нежного тебя,
невинного тебя с ума сводя.

Осматривая комнату в упор,
я слушала гитарный перебор.

Со стенами опять наедине,
я ластилась и ластилась к стене.

И продолжали отблески огня
впечатывать твои слова в меня.
И повторяла я судьбу твою:
кому поёшь, тому и я спою.

Я думала, что нам бы повезло,
и дула на оконное стекло,

и слушала вполуха голос твой,
и шла дорога – строго по кривой.

Я наши линии сведу
карандашом,
пером.
Свернуть пробелы – не проблема.
Но ты и я – в одном ряду,
в одном роду —
решительно несбыточная схема.

Чертёж, который
мне самой смешон.

Тяжела земная доля,
тяжелее – только вдовья.
Боль рифмуется с юдолью,
кровь – с любовью.

Изуверы, иноверцы…
Тяжела земная плаха.
Тяжелее – только сердце
Мономаха.

Тяжела земная ноша:
жизнь вытягивает жилы.
Тяжелее – только коршун
однокрылый.

Тяжела земная тяга,
тяжелее – только почва.
Клочья порванного стяга
(сердце – в клочья).

Тяжела земная доля:
не перо, не пух лебяжий…
Или клетка, или воля
цвета сажи.

Тяжелы земные ласки,
тяжелее – только вражьи.
Лица прячут, словно маски,
дно поклажи.

Тяжелы узлы-засовы.
Тяжелее – только масса
человеческого слова
в час отказа.

Тяжелы углы-пределы.
Тяжелее – только правда
человеческого тела
в час распада.

Страх высушивает вены,
саван куполом раскинут…
Тяжелы земные стены:
их не сдвинуть.

В сердце вбита навсегда мне,
тяжела земная память.
Тяжелее – только камни:
спят веками.

Ускользают прах и пепел —
не догнать их!
не за ними ж…
Тяжелы земные цепи:
их не снимешь.

В сердце я прячу старую рану:
быть ли желанной, быть ли святой…
Остерегайся прежних обманов,
не возвращайся с той же фатой!

Быть ли несчастной, быть ли счастливой,
быть ли обутой, быть ли босой…
Остерегайся прежних мотивов,
не возвращайся с той же косой!

В образе волчьем, а хочешь, птичьем,
пряча глаза и дробя следы…
Не возвращайся былым обличьем,
остерегайся былой судьбы!

Сколько бы сердце твоё ни рвали —
вновь отрастает твоя коса.
Остерегайся земной спирали,
бойся небесного колеса!

В сердце я прячу свою проказу:
сердце – её постоянный дом.
Если воспрянешь, то вся и разом,
если вернёшься, то целиком.

Даже призывом его улыбок,
даже магнитом его лица —
не обольщайся, родная, ибо
жизнь возвращается, но с конца.

В сердце я прячу одни заплаты:
гроб заколочен – хорош фасад!
Остерегайся, сестра, возврата,
не оборачивайся назад.

Окружили меня, опутали,
обступили без лишних слов
сороки, сорокопуты ли —
все сорок сороков птенцов.

Ни просёлка на дальнем севере,
ни пролеска в глуши лесной…
Пересмешники меж деревьями
перекличку ведут со мной.

Над душой висят пересмешники,
повторяют одно и то ж:
уж какая ты, мол, нездешняя,
а сюда всё равно придёшь.

Голоском молодого кенара
и смешком ребёнка-щегла