Олег Беляев - Товарищу Сталину

– Вот ты скажи председатель, – обратился к Егору один из братьев Баженовых, пожалуй, самых крепких мужиков села. – На кой ляд мне сдался твой колхоз. Я налог государству сдал? Сдал, вот справка имеется, излишков зерна дать в колхоз, у меня нет.

Остальные собравшиеся, довольные веским аргументом, зашумели.

– Матвей, – отвечал Егор, – ты мужик неглупый, да только не можешь вразумить, что сданного твоего хлеба не хватает, чтобы накормить страну. А коли ты об излишках заикнулся, так знай, есть такая наука, математика называется. Какой у тебя посевной клин? Не соврал? Помножим все на средний урожай, отнимаем заплаченный твой налог и получаем, что соврал ты о своих остатках, вот так- то, Матвей.

– Что ж ты, председатель, все на средний урожай помножаешь, у меня часть клина в низине, вымокает от сильных дождей, потому и урожайность у меня ниже среднего. Тогда все в моих словах сходится.

– Запомни и ты, – указал Егор на Матвея, – и все остальные, что урожай ниже среднего у нас в Советской стране отменяется и будет для вас с сегодняшнего дня выше среднего, а для особо ершистых и вовсе сверхвысокий. С того и налоги ваши считаться будут.

– Так нам проще совсем не сеяться, – не унимался возмущенный Матвей.

– А это саботаж называется, разъяснить подробнее? И вообще, что значит, проще, вступите в колхоз, и не надо искать обходных или же каких других простых решений.

Мужики совсем сникли, чесали свои репы, тыквы и кочаны, абсолютно не видя выхода. После первого наезда ряды несогласных с колхозной жизнью дрогнули, принеся в общественную собственность вполне конкретных лошадей, семена и прочий инвентарь. Ввиду отсутствия у колхоза по объективным причинам хранилищ, конюшен и других строений, все переданное в колхозную собственность оставалось на ответственное хранение у хозяев. Они были обязаны ухаживать за общественной собственностью, не допускать ее порчи или использования в частных целях.

За этим зорко следила комиссия, специально для этого созданная, в нее, как обычно, вошел Скурпуленко, Лоскутова и Ершова, надо сказать, что они будут неизменными членами всевозможных комиссий. Так вот, эти самые члены обходили каждый день дворы, где хранилась их общая колхозная собственность, осматривали лошадей, мешки с зерном, в общем все, что принадлежало колхозу. И как обычно, подобное отношение людей к своему делу доходило до полного маразма: чтобы воспользоваться, допустим, лошадью и санями, их уже бывший, но ухаживающий хозяин должен написать заявление в правление колхоза с просьбой воспользоваться общественной собственностью. Вы думаете, это все? Нет, как правило, правление, рассмотрев заявление в течение нескольких дней, разрешало воспользоваться, но только одной единицей общественной собственности. Пожалуйста, бери лошадь, но сани ни- ни, или же наоборот, сани можешь взять, но лошадь ни за что. Для того, чтобы тебе дали и то, и другое, необходимо, чтобы подобное заявление написал колхозник, у которого находятся на хранении необходимые для тебя сани, лошадь или другое колхозное имущество. Это заявление также рассматривалось правлением, ну, а потом, пожалуйста, пользуйся государственной собственностью, но знай, время у тебя ограниченное. Ах, как бы это были единственные мытарства свежеиспеченных колхозников, но дело-то новое, а вокруг, того и гляди, жди вражеских подвохов, от страха не то сотворишь.

– Товарищ председатель колхоза Правдин, мне лошадка нужна в Хворостовку съездить, очень нужно, – обратился к Егору Макар Лапотько, один из тех, кто, дрогнув, вступил в колхоз, передав в общественную собственность лошадку, сельхоз инвентарь, семенную пшеницу да и самого себя в придачу.

– Макар Евпатьевич, – уважительно, по-доброму отозвался Егор. – Я же вам говорил о порядке, пишите заявление в правление, его рассмотрят и дадут ответ.

Лапотько понимающе закивал, достал из кармана полушубка небрежно сложенный листок серой обтрепанной бумаги и протянул председателю.

«Заявляю председателю товарищу Правдину в крайней нужде моей лошадки для поездки к куме на свадьбу в Хворостовку.»

Неровный, неуверенный почерк, выведенный карандашом, со множеством исправлений и потертостей, передавал все напряжение от мучения в написании заявления.

– Макар Евпатьевич, крайне безграмотное и неправильное заявление, как могу я выделить вам колхозную лошадь для личных целей, тем более на гулянку?

– Но лошадь-то моя, – краснея за свою неграмотность, уточнил Макар.

– Что вы, что вы, Макар Евпатьевич! Со дня вашего вступления в колхоз лошадка стала колхозная, общественная, а это значит, что теперь может использоваться только для общей пользы.

Как выглядит эта общая польза – черт ее знает, Макар не понимал…

– Возьмите у секретаря Скорпуленко образец заявления, но не упоминайте никаких свадеб, напишите» по семейным обстоятельствам». – Также почтительно и почти ласково растолковал все Егор.

Обрадованный таким уважительным отношением, проситель с легкостью смирился с потерей своей собственности, в которую он вложил немало труда и здоровья. С прилежностью первоклассника, потея и пыхтя, словно вспахав не первую десятину земли, тот переписал заявление. Скурпуленко принял заявление и велел зайти на следующий день. Этот прощелыга так быстро вошел в свою должность в новой колхозной жизни, что это незамедлительно сказалось на его поведении и отношении к односельчанам. Он стал высокомерен и груб, тыкал каждому по поводу и без, вел себя так, когда рядом не было председателя. Вахтерская душонка, дремавшая до поры, проснулась и развернулась в полную силу в благоприятной среде.

На следующий день, как и было велено, ближе к полудню, колхозник Лапотько явился за своим заявлением, абсолютно уверенный в положительном исходе своей просьбы. Секретарь встретил как обычно, неприветливо, а на вопрошающий взгляд он ответил:

– Твоя просьба еще не рассмотрена, вон гляди, сколько у меня ваших бумажек валяется, весь стол засыпали. Какие вы все единоличники, всем вдруг понадобилась колхозная собственность, одному то, другому это. Вас много, а я один, сижу как проклятый. Завтра заходи, … – он возмущенно продолжал бормотать в спину Макару, что, дескать, какие все стали наглые и нетерпеливые, нет у людей совести совсем нет.

Проситель понуро ушел, побитый в спину упреками, ругая себя за отсутствие совести и нетерпеливость. Действительно, человек один с ворохом бумаг, поди, там разберись, что к чему, а мы вон, как муравьи, туда- сюда со своими проблемами, целую тропу натоптали в правление. В третий день ожидания наконец все благополучно разрешилось для Макара, и он счастливый уже собрался было уходить, но тут Скурпуленко, как бы между прочим, спросил: