Олег Беляев - Товарищу Сталину

Егор вскинул голову, желая что -то сказать, глаза налились обидой, а ком в горле готов был выстрелить катапультой.

– Молчи, – не дав возможности высказаться, продолжил свой монолог Нагорный. – Я могу тебя понять, как никто другой, потому что тоже побывал в этой шкуре. Еще до революции в нашей парторганизации несколько прохвостов обвинили меня во всех грехах, которые только могут быть у коммуниста. Хитростью и интригами они смогли настроить большую часть партийной ячейки, и меня исключили из партии. Меня, человека, ввергшего свою жизнь победе коммунистической идеи, меня, ссылаемого много раз в самые страшные уголки империи. Меня, порвавшего со своей любовью из-за идейных разногласий и ее дворянского происхождения. Не знаю, какие еще жертвы должен понести человек, чтобы доказать свою преданность общему делу. У меня отобрали все за несколько минут, подняв руки, голосуя единогласно за мое исключение. Но я, в отличие от тебя, не распустил сопли, а, собрав всю свою волю в кулак, продолжил борьбу, ведь я сам не исключал себя из партии. Меня невозможно из нее исключить, меня можно только убить. Я нашел неопровержимые доказательства, что те двое были сотрудниками охранки, и вот этими руками я лично покарал их, восстановив справедливость.

Нагорный искренне переживал те далекие дни, голос его рокотал словно сердитый майский гром, лицо раскраснелось, взбугрив его вздувшимися венами. Мощные руки, как тиски, ладонями вверх были обращены к Егору, как неопровержимые улики.

– Сильным надо быть, товарищ Правдин, а если ты ведешь себя как слизняк, столкнувшись с несправедливостью, грош цена твоему геройству. Говорю это тебе, чтобы понял ты, бороться надо и работать, работать и бороться, не так много у меня тех, на кого я могу положиться. Не с кумом же твоим мне государство с колен поднимать?

В душе у Егора от таких слов порядка не прибавилось, а наоборот, все противоречия обострились. Он пытался понять, что делать дальше, впрочем, с самым главным он уже определился – он восстановит справедливость в конфликте с Сальским.

– Товарищ старший командир, это всё-таки был он?

Нагорный молчал, как бы подтверждая своим молчанием то, в чем Егор был уверен с самого начала.

– Я все понял, какие будут распоряжения?

Новое назначение возводили в душе еще большие холмы сомнений на месте прежних. Нагорный, будучи первым секретарем младшего надела, стал главным звеном в решении тяжелейшей задачи – коллективизации. «Но какими целями руководствовался Нагорный, назначая меня председателем колхоза, – размышлял Егор, – ведь он посылает меня в самое логово врага. Да нет, какой ему интерес расправиться со мной таким мудреным способом? Скорее всего, ему нужны люди, верные люди, которые могли бы противостоять Сальскому, а не плясать под его дудочку. Из всего этого вытекает, что первый секретарь – мой покровитель.»

К сожалению, и такой расклад не очень его обрадовал. Эти политические интрижки…, как он был далек он от них, и считал эти дела бесполезными и ненужными, ведь сколько времени и нервов уходит на мышиную возню в выяснении, кто главный. А силы нужно пустить на решение неотложных, действительно нужных дел. Но самый высокий холм был холмом обиды, он возвышался над всеми остальными, не давал покоя: «Конечно, не хотелось бы мне походить на кума Сашку, и все же я не жалел своей жизни. Глядел в глаза смерти, обливаясь кровью, и что заслужил, всего лишь вонючую должность председателя колхоза?»

Но выбирать было не из чего, а если живешь в системе бесконечных молотов и наковален, то выбор невелик: или будешь бит постоянно, или нужно стать хотя бы наковальней, чтобы о тебя плющились все эти шестерни и винтики. А пока самому нужно уцелеть во всей этой механике и металлургии. В том, что жизнь продолжает быть нелегкой, сомневаться не приходилось, счастливая и радостная она, как всегда, отодвигалась в будущее… Вот и первый документ, доставленный свежеиспеченному председателю от руководителей надела. Это был план.

Еще не было колхоза, крестьяне не знали о таком слове, а план уже был, и чуяло сердце, что будет он неподъемным, и сечь за него будут в полный рост.

Прежде всего нужно было собрать деревенский сход, но задача это была не из легких: помещения, куда бы вместилось большая часть жителей, отсутствовало, а на улице мороз, который не позволит думать, по существу. Егор лично обошел все дворы, известив и предупредив, что в случае неявки будут делаться оргвыводы. И первым, к кому за помощью в создании колхоза обратился Егор, был кум Сашка. Кум встретил Егора с большой радостью. Лишившись собутыльника, он лишился и так не обходимой для него жилетки.

– Как я рад, Егор, давай за нас, – мычал Сашка.

– Кум, слушай меня внимательно, повторять не стану, завтра сход, я вижу тебя на том сходе трезвым и опрятным, мне нужен надежный и верный человек в помощники. В противном случае, в морду дам!

– Вот и ты туда же, меня, боевого офицера в морду, да я жизни не жалел…

Егор не стал дослушивать то, что слышал не раз, оставив Сашку один на один со своей обидой.

День схода выдался необычайно теплым, до оттепели природа сжалилась над людьми, которым предстояло новое тяжелое испытание. К месту собрания потянулся и стар, и млад, дети, все те, у кого было, что одеть и обуть, тут же рядом со взрослыми возились в снегу. Но не все смогли быть здесь: Витька и Колька Лоскутовы жили рядом, но обуться было не во что, хоть плачь, а так хотелось быть там. Они всматривались в маленькое, грязное, закопченное оконное стекло. Видно было плохо, и ощущения присутствия не было совсем. Изнурив себя желанием попасть в гущу событий, они время от времени выбегали босоногие на улицу, смотрели на большую толпу людей и убегали домой греть ноги о печку. Это все – временные трудности, потерпите ребята, вас государство скоро обует.

Взрослые стояли небольшими группами, мужики густо пускали дым, не ожидая ничего хорошего, а женщины были более простодушными: посмеивались и осыпали место схода семечной шелухой.

Егор взобрался на небольшой ящик, принесенный им предусмотрительно, и, бегло осмотрев сход, отметил, что несколько семей все же не представлены, а также отсутствовал и кум.

– Дорогие селяне, – начал он. – Я, Егор Правдин, вы все меня хорошо знаете, я вырос здесь, рядом с вами (хотя в этих словах он не был до конца уверен). Наша великая власть, обливаясь кровью, добыла свободу для вас, одолев кошмары царизма в лице поганых помещиков, дала в морду наглеющему кулачеству. Наступает новая крестьянская эра, это эра коллективного ведения хозяйства. Такого история человечества еще не знала, мы будем первые на этом пути, а пионерам всегда трудно. Но мы все верим в мудрость и дальновидность наших вождей Ленина и Сталина.