Николай Гайдук - Спасибо одиночеству (сборник)

– Далеко! – ответил Пташка, растягивая слово. – Очень далеко.

– Ну, тогда через суд. – Каторжавин поцарапал свою «чурку» с тёмными сучковатыми козонками. – Там такое дело получается: запрос через суд высылают по месту жительства. Отца находят, спрашивают. Канитель, короче.

Скрипалёв чуть не обнял его на радостях.

– Ну, спасибо, Тиксимович! Выручил! А то я не знал…Кхакха… Не знал, что брату написать.

Пожав друг другу руки, они пошли в разные стороны, но перед этим Каторжавин поинтересовался:

– Ты деньгу-то получил?

– Нет. А что, дают?

– Так давно. С утречка. Я уже отметил это дело. – О, ёлки зелёные! А я с этим письмом забуксовал! Каторжавин поторопил:

– Дуй до горы, а то сегодня пятница, короткий день.

И Птаха помчался в контору, занимающуюся финансами «Страны Плотогонии». Не так давно построенная контора находилась на речном берегу – многоэтажная, с каменным фасонистым крыльцом.

Через несколько минут Скрипалёв оттуда вышел, несказанно довольный, с оттопыренными карманами. Говорят, что деньги это зло, а Пашка почему-то сразу подобрел. И походка его изменилась – это была походка гражданина, который стал хозяином Земли. Пташка выпятил грудь и зачем-то нижнюю губу отклячил, изображая некое презрение или снисхождение ко всем вот этим босякам, которые попадались навстречу и даже понятия не имели, что мимо них проходит сын Рокфеллера. Незаконнорождённый. Зато вполне законно заработавший неплохой капиталец.

Поигрывая пальцами, пощёлкивая по тугим карманам, «сын Рокфеллера» постоял на мраморном крыльце, сплюнул сквозь зубы на грешную землю и посмотрел в небеса, где проползал серебристый паук – сверхзвуковой самолёт, оставлявший за собою заиндевелую паутину, растянувшуюся на полстраны. «Ну, что? – «Сын Рокфеллера» поправил непокорный чуб. – Домой! Сейчас прилечу, клизму вставлю доброму дяде, чтоб неповадно было рот разевать на чужих сыновей!»

Он вышел на проспект, рукой взмахнул, как человек, отгоняющий муху.

Такси затормозило.

– Шеф! – спросил пассажир, располагаясь на переднем сидении. – Вокруг земного шара не слабо?

– А денег хватит?

Скрипалёв усмехнулся.

– Дяденька, не делай мне смешно. Как говорят в Одессе.

В родном моём городе.

– А здесь чего забыл товарищ одессит? – Сумку в общаге!

Он хотел по-быстрому добраться до общежития, поклажу свою прихватить и мчаться дальше – в аэропорт. Но дорога в нескольких местах оказалась перерытой – железобетонные блоки лежали возле канав, трубы канализации. Таксисту пришлось покрутиться по закоулкам.

– Вот уж действительно, вокруг земного шара, – ворчал он. Пока добирались до общежития, в небесах произошли поразительные перемены. Солнце пропало. Тени по городу поплыли. Ветер, налетая откуда-то со стороны Лены-реки, зашумел, засвистел в камышах, рыжей густою щетиной торчащих в нескольких метрах от общежития. Гром забубнил сначала вдалеке, а потом над крышей загрохотало так, что стёкла испуганно звякнули в окнах.

Гроза подкатывала «пушки» из-за реки.

– Что такое не везёт и как мне с ним бороться? – пробормотал пассажир, бросая сумку на заднее сидение. – Погнали в аэропорт!

Первые кляксы дождя расползались по лобовому стеклу. Низкое небо волоклось над дорогой – пятна света и рваные тени пробегали наискосок.

В аэропорт они скатались понапрасну. Все рейсы были отменены.

Сверкало и гремело – трое суток подряд. Взъерошенную реку будто наизнанку вывернуло и вспять погнало с бешеною пеной на боках, на холке. Старый лихтер с якорей сорвало и на берег вышвырнуло – гигантским, ржавым утюгом лежал на мелководье, зиял пробитым брюхом ниже ватерлинии.

Город на время грозы стал как будто ниже, сиротливей – тучи по крышам топтались косматыми лапами, пробуя на прочность шифер, доски, гремящую жесть. С посвистами выл промокший ветер, обрезавшийся о провода. Рябины трещали садах, растрясая листву и незрелые гроздья. Водосточные трубы не успевали взахлёб глотать потоки шустрого дождя – вода пузырчато вскипала в жестяных тарелках наверху, текла через края.

Общежитие окутал полумрак – провода порвало грозобоем. В комнате горела керосиновая лампа, озаряя неприбранный стол, грязный пол, местами залитый портвейном, засыпанный пеплом. Общежитская комната напоминала прокуренную избушку, стоявшую на плоту, который ещё недавно по реке скользил в далёкую, арктическую бухту. В той избушке плотогонам приходилось коротать вот такую же непогодицу – это дело привычное; когда плоты спускаются низовье Лены, частенько попадают в шторм, – устье такое громадное, что берегов глазами не поймать. Пережидая бурю, плоты предусмотрительно швартуются в излучине, в заветерье, где могут стоять суток двое, трое. И тогда в избушке на кроватях, обтянутых балдахинами из марли, чтобы комарьё не докучало, – плотогоны принимались травить баланду. И чего там только не наслушаешься – уши пухнут пельменями.

Примерно так же было и в этом общежитии, где приютилось дерзкое племя плотогонов. Травили байки, анекдоты, вспоминали весёлые или печальные житейские истории. Но рассказы крутились уже по второму и даже по третьему кругу: Зимоох повторялся и другие рассказчики. И всё это было похабное, сальное. Языки, как длинные шнурки, развязаны вином и водкой.

Скучая, Скрипалёв стоял возле окна. Смотрел, как дождевые струи, свисая с крыши, сверкали стеклярусом и разбивались, втаптывая в землю стебли полыни. Вздохнувши, он прилёг на свою казённую кровать, заправленную чёрным суконным одеялом. «Разверзлись хляби небесные! Когда только закончится! – Красноватый сучок на стене похож был на сургучную печать, и Птаха вспомнил: – Надо сходить на почту, деньги выслать…»

Сеня Часовщик, покусывая карандаш, занимался кроссвордами – верхний кончик карандаша напоминал растрёпанную кисточку.

– Во, братва! По нашей части! – обрадовался он. – Дерево-долгожитель. Слышь, бугор?! Семь букв.

– Дуб стоеросовый. – Дуб не подходит.

– Естественно! – отшутился Зимоох. – Дерево-то не с ногами. Как оно подойдёт?

Скрипалёв «гармошку» на лбу наморщил. Посчитал что-то на пальцах.

– Секвойя. Годится?

– Кого-о? – не понял красавчик Сеня, карандашом царапая за ухом.

– Калифорнийская секвойя живёт две тысячи лет. Более ста метров высотой.

– Подошло! Силён бродяга! – Часовщик заполнил клеточки кроссворда. – Слушай, Птаха, а вот это… Десять букв…

– А на три буквы нету ничего?

Часовщик погладил жжёную «сосновую кору» на щеке. – Ты на что намекаешь?

– Сон. Три буквы, Сеня. А ты что подумал?

Мужики хохотнули, а Скрипалёв отвернулся к стене, спать не хотелось ему – хотелось побыть одному.