Андрей Виноградов - Кофе на троих (сборник)

– Господи, какой китч…

– Это подарок, кот машет лапой и приманивает удачу… Китайский фэн-шуй…

– А у японцев это – Манеки-нэко, кошка, призывающая счастье. Одна из легенд связывает ее происхождение с публичным домом.

– Это ты к чему?

– Исключительно к сведению, для развития кругозора.

– Вообще-то это китайская штучка, сказали, что из Шанхая…

– Ага.

С огнем играла. Проще простого было звякнуть в аэропорт и полюбопытствовать, откуда же в самом деле прилетела подруга… Олег же, расточительно отмахиваясь от не самых изощренных Эвиных «подсказок» и отнекиваясь от расспросов («Ну Олли, ну что с тобой? Почему ты мне не рад? Ты не рад? Я же чувствую…»), сослался на ссору с отцом, без подробностей, трудные переговоры с бывшим работодателем, задолжавшим круглую сумму, тоже вскользь и нехотя, ни в какие детали, как было раньше, вдаваться не стал.

– Не сейчас, дорогая. Может быть, позже. Но не сейчас.

Эва чувствовала, что права в худших опасениях. «А что, если он быстрее, чем я добралась, сообразил аэропорт набрать и узнать, откуда прилетел самолет? Не мог не насторожиться, что так упорно я прошу его меня не встречать! Не мог. Чего я ему наплела? Пробки, документов у него на мою машину нет, штрафы не оплатила… Детский сад какой-то. Будто раньше его такие пустяки останавливали. А в этот раз на тебе – остановили. Он ведь классно соображает. Так ли уж классно? Мог бы в таком случае и раньше сообразить, что к чему. А ведь проскакивало все, без проблем проскакивало. Интересно, если я права, то как долго он сможет терпеть?» Вышло долго, до сих пор. И, похоже, пределу терпения не было. В том случае, если Эва была права. «Или он ангел. Или ему от меня что-то нужно. Деньги? Но как он до них дотянется? Да никак! Все же проще было бы, устрой он скандал с битьем посуды». Только посуды. Эва никому не простила бы даже намек на рукоприкладство. На третий день после ее возвращения все как-то образовалось и стало как раньше. Только кошку убрать Олег попросил: «Раздражает». И Эва не стала противиться, хотя мысль о «хирургическом вмешательстве в процесс» всё же мелькнула: «Кто он мне?» Озарение стало ей ответом. Боже, как благодарила она его за эту мысль, подсказавшую ключ к происходящему: «А я ему кто, чтобы предъявлять права?»

Наверное, поэтому ей и удалось скрутить, пересилить, спеленать безумную ревность, рухнувшую на нее с небес, подмявшую под себя после сценки, что случайно застала и запечатлела, впитала в себя всем своим естеством в кондитерской, отравилась ею… Эва справилась. И здравомыслие тут же заняло место горячности. Она отбросила мысль уличить Олега во лжи, хватило и произнесенного про себя «Врешь ты, мой распрекрасный, как конь деревянный» (интерпретации присказки допускались). А всего-то причины: убедила себя, что самой ей жить так, как она живет, ни в чем и ни в ком себе не отказывая, будет… честнее. Вроде как получились на равных они теперь. Какой смысл в скандале с выяснением отношений, если он не сулит победы, а только ничью? И это в лучшем случае, то есть если Олег ни о чем не знает, а догадывается всего лишь об одном эпизоде? «Как, впрочем, и я… Да, как и я».

Конечно, не обошлось без поганенького воспоминания о психоаналитике, «скурившемся и спившемся говнюке», назвавшей ее моральным уродцем. Даже не уродом – уродцем. Совершенно непрофессиональное поведение, пусть и не во время сеанса. Судиться она с ним не стала, но провела ключом от квартиры по всей длине его пижонской в ярко-синий цвет выкрашенной «Феррари». «Какой идиот красит «Феррари» в синий? Ничего, сволочь, страховка тебе все оплатит, да и сам ты не беден – по две с лишним сотни в час брать…» Теперь у нее был другой психоаналитик, дороже, но «Феррари» еще не имел, поэтому никаких вольностей себе не позволял.

Всё продолжилось как ни в чем не бывало: она по-прежнему потакала Олегу в его рассуждениях об их неразлучном будущем, а он планировал семью, семейный бизнес, сознательно подчеркивая, что уже подбирает банк, где оформит кредит… Эве казалось, что самой жизни он предпочитает планы на жизнь. Хотя как истолковать эту мысль, постичь все ее глубину, Эва не понимала, словно не сама подумала, а вычитала в заумной книге. «Планы на жизнь или жизнь? Нелепость. По идее все это вместе нерасторжимо, а выходит, идеи – это одно, а жизнь – совершенно другое. А сама ты чего хочешь? Другого… Но и этого тоже».

Эву тревожило, что жизнь с Олли временами начинает нешуточно ее тяготить. Раньше за ее милым другом уже бы захлопнулись двери – в дом, в душу, но с Олегом она, казалось, подрастеряла былой максимализм, от этого клетки раздражения особенно быстро множатся – первостатейный материал для панциря, непробиваемого для чар ее Олли. В эти подлые минуты, часы, даже дни справедливыми начинают казаться предостережения близких подруг, неустанно отваживавших ее от Олега: «Сумасшедшая! Вы же с разных планет, из таких непохожих культур! Развлекаться – это понятно, скажи, кстати, если он тебе окончательно наскучит… Ха-ха! Черт возьми, да ты такая собственница! Ну и пользуйся себе на здоровье. Зачем одним домом-то жить! Что? Семья? Да не смеши!» Иногда удавалось себя убедить: «Я справлюсь. Мне с ним хорошо? Хорошо. Он надежный? Надежный. Друг…» И жалела, что опрометчиво поторопилась перезнакомить Олега с частью своей родни, как и она избравшей Париж, теперь они между собой непринужденно общались. Когда с Эвой, когда и без нее. Сами. Олег всем нравился, Эву благословляли: «Ну вот и хорошо, самое время наконец-то двадцать шесть уже…» Только мать не одобрила выбор, причем не зная Олега, даже фотографии не посмотрела: «Очки в спальне, а идти лень. Потом как-нибудь посмотрю». Она не оставляла надежд пристроить к дочери племянника своего милого дружка в надежде стать поближе к богатствам, которыми распоряжалась ее дочь.

– Какой еще русский? Мафия? Молчи. Ты ничего не знаешь о жизни. Тебя облапошат – и глазом не моргнешь.

– Ну уж если тебе не удалось…

– Как ты смеешь?! Я же твоя мать! Я же всю себя… Я только добра тебе… Там капли у тебя, да, там, слева, нет, не надо, просто накапай десять… Спасибо. О боже…

Племянник любовника, так удачно сложилось, был инвестиционным банкиром. Жизнь многолика, она бывает, с одной стороны, податливой, а в то же самое время с другой – редкой сукой… Эву тошнило от материнских советов, но она с томлением, заставлявшим плотнее сжимать колени, вспоминала два дня, проведенных в Шанхае, это был чудесный праздник, такой же насыщенный спокойствием и уверенностью воздух, каким дышала она, влюбившись в Олега. «Влюбившись? Да ты чудовище… Тебе напрочь чуждо чувство. Любое, кроме любви к себе. Чувство, чуждое, любой любви… Мелодрама, чушь». Все это не мешало ей думать о матери как о законченной шлюхе и винить в смерти отца. Эва сразу, так вышло, поверила в ту злополучную заметку в отчаянной газетенке, хоть и прочитала ее, когда вырезка пожелтела. Она оплачивала матери шикарную жизнь, куда шикарнее, чем ту, которой жила сама, и думала о ней как о шлюхе. Ее адвокат из конторы того самого душеприказчика, чье безразличие к ее семье, интересам в свое время так ее, семью, расстроило, советовал Эве, что так будет правильно, хотя и необязательно. Адвокаты – большие мастера убеждать, используя неуверенность и сомнения, это их профессия, не ангелов защищают. Много чего изменилось в бизнесе этих людей, чьи имена в айфоне Эвы были размещены среди «избранных», двадцать с лишним лет – срок. Без обиняков говоря, процент, получаемый адвокатской фирмой от благодарной Эвиной матушки, был им ох как кстати.