Дмитрий Гавриленко - Холуй и императоры. Вне жанров и без героев

Начало дня испорчено. Но уже поднималось солнышко, улыбался фиолетовыми глазами совсем рядом с окном иван-чай. Ничего не попишешь, становись уборщиком, выметай чужое дерьмо, хотя и веника ещё не припас. Впрочем, вглядевшись внимательнее, я обнаружил, что незваные гости насрали на тот щит, который я приготовил для внутренней обшивки. Это утешило меня: пол – одно дело, обшивка – другое. Я кое-как вытащил загаженный щит из домика, отбросил его подальше и внес для обшивки новую фанеру. Сегодня я решил сделать дачу недоступной для любителей подложить ближнему свинью. Сначала я разрезал ножницами прохудившееся цинковое корыто. Оно дало мне в итоге отличный материал для завершения дела, начатого в прошлый раз. Добротным листом цинка я обил ту часть стены под окном, что оставалась снизу без металлической защиты. Весь дом, за исключением крыши, приобрёл железное обличье. Первоначально я планировал на этот день внутреннюю обшивку помещения, но утренний нехороший сюрприз заставил на время отказаться от неё. Старательно построенный домик не может быть уязвимым, полагаясь лишь на замок. На всякое хамство лучше давать не заурядный, а достойный ответ.

Я решил оградить участок крепким забором и не оставить в нём места для калитки. Превратить сокровенный плод моих усилий в общественную сральню не удастся. Не зря припасены четыре дубовых столбика, которые я заблаговременно окорил топором и подсушил. Поблизости корчевали лес для расширения шоссе, и вот память об этой раскорчёвке – дубки, ныне столь необходимые мне. Предстояли земляные работы, нужны ямки не только для дубков. Между ними надо разместить не менее четырёх столбиков. Я мысленно прикинул, и получилось, что мне следует выкопать не менее двадцати солидных углублений. Лопата, когда-то хорошо наточенная, теперь неохотно грызла землю. Пришлось пройтись по острию несколько раз бруском. Лезвие засияло на солнце новым гривенником, что избавило от лишней канители. Я поплевал на ладони и начал копать. Почва мной же притоптана, поэтому сперва лезвие шло тяжело, дальше – легче: там оказалась сухая, распадающаяся на геометрические фигурки земля. Прежде всего я выкопал ямы для дубков. Они образовали вокруг домика квадрат, каждая его сторона равнялась шести метрам. Эти ямы были глубокие, потому что предназначались для высоких столбиков. Для толстых коротышек, имеющихся в запасе, требовались углубления пошире. Широкие, но неглубокие ямы копать легче, чем глубокие, откуда непросто выбрасывать наверх землю. В одном месте я призадумался. Стараясь копать по струнке, используя для ориентира провод от одного дубка до другого, я наткнулся в нужном мне месте на корни ольхи. Проще всего срубить ее, однако пожалел, привык к деревцу, к его листве и темно-коричневым шишечкам. Отступил и выкопал яму немного дальше намеченного.

Дубки вкапывал основательно. Насыпал битого кирпича, щебня, трамбовал. Их предстояло превратить в часовых нового двора, держащих на мощных плечах весь забор. Широкие столбики грузно становились на свои места. Битый кирпич и щебень уже израсходованы. Заполнял ямы землей да усердно трамбовал. Там, где отступил от ольхи, дородный столбик показал своим боком, какой допущен изгиб, но исправлять собственную корректировку я не собирался. Итак, постовые выросли словно из-под земли – разного роста, разного возраста. Лишь дубки петушились среди них, будто говоря: мы – спецназ, не подведем. Почти каждый из оставшихся щитов имел какое-либо увечье. С ними не церемонились, срывая с насиженных мест: бросали, давили, ломали. Я притащил на свой участок то, что уцелело от гигантского сражения, а уцелели в основном инвалиды. Теперь предстояло использовать их так, чтобы увечность не бросалась в глаза и чтоб они стали прочнее от связки с другими. Вообще-то в этом материале изначально имелось ценное достоинство: он не боялся дождя. Будучи распят на столбе, щит и мок, и промерзал, но оставался звонким и молодцеватым. Даже потемневшие участки на нём не говорили о принадлежности заведомому калеке. Один за другим я прибил щиты к столбикам. Мне не нужно было поддерживать их на весу; следил лишь затем, чтобы каждый становился в ограждении вровень с соседом. Если в нем зияла дыра, таилась трещина или перелом, я старался, чтоб увечье оказалось внизу. Верхняя часть от одного дубка до другого, ровная и крепкая с виду, полностью скрывала столбики-коротышки. Выступ получился, как я и ожидал, лишь возле ольхи, однако он находился сбоку от домика, в густых зарослях малинника. Середина моего забора вышла слабоватой: сказалось то, что еловых толстяков приходилось вкапывать на небольшую глубину и засыпать землёй без добавления щебня, битого кирпича. Я вовсе не собирался оставлять новостройку в беспомощном состоянии. Вонючая картина сегодняшнего утра все ещё маячила перед глазами. Только что пришлось прибивать к столбикам щит, с трудом очищенный от жидкого кала. Он сохранился лучше других, не имея даже сколько-нибудь заметной царапины, и тем не менее казался мне ущербным. Да и запах нужника не удалось отмыть водой. Я надеялся лишь на солнце, которое пригревало мой затылок и не отличалось при всей своей красоте брезгливостью. Оно могло вылизать скверную вонищу невидимым языком.

Может, из-за того, что пришлось иметь дело с испражнениями, у меня пропал аппетит, и я настроился довести начатое утром без передышки до конца. Сначала предстояло укрепить дубки, а потом с их помощью – середину. У меня были в запасе толстые, но не широкие доски во всю длину забора. Набрякшие от росы и дождя, они по весу могли равняться со вкопанными дубками. Их надо было прибить к дубкам в самой верхней части на уровне моей головы.

– А где же калитка? – раздалось у меня за спиной.

Я обернулся: передо мной стояла соседка. В руках – пустое ведро; наверное, шла за помидорами.

– А зачем она мне? Я тут редко бываю.

Женщина неодобрительно покачала головой. Не рассказывать же ей про срулей! Это значило бы самого себя дерьмом обмазать: вот построил, дескать, домик, который только пачкунам и пригодился. Соседка ушла привычной тропкой, и у меня не хватило духу попросить подержать с другого конца доску. Это занятие могло оказаться тяжеловатым для неё.

Пришлось исходить из того, что было, а было немногое: я устал канителиться с домиком, да и с забором тоже. Плюнуть бы на всё и заниматься основным делом, для которого ты создан на свет. Старательно улучшать его на пользу себе и близким. Лелеять, как самую классную новинку техники, подаренную друзьями. Сознавать, что она поддерживает твоё существование существеннее, чем огород, который съедает уйму физических сил. А результат? Наплюют либо насрут в душу ни за что ни про что, и попробуй потом этот срам вычистить. От работы, говорят, кони дохнут; любой человек, даже самый дебёлый, ничто по сравнению с выносливой лошадью. Так почему же тянутся руки к земле? Или это зов поколений, исчезнувших с её лица, но запечатлённых краешком подсознания? И в не шумном зове – простая мудрость: земля всегда даст тебе нечто важное, без которого ты – дырка от бублика? Как бы то ни было, я почувствовал, что сейчас не в силах разорвать те цепи, которыми опутаны руки и ноги. Наживил доску с одного конца – пошел к другому. Для меня важно, чтоб верхняя доска шла параллельно щитам. Имея это в виду, прибиваю доску к дубку. Потом возвращаюсь туда, где лишь наживил её, и если параллельность соблюдена, закрепляю другой конец, ощущая, как неохотно впускает в себя дуб острый металл.