Дмитрий Гавриленко - Холуй и императоры. Вне жанров и без героев

Я просмотрел записи дежурного, расписался в протоколе, поставил с каждого пальца фиолетовый отпечаток. Получая назад бумаги, старший лейтенант ответил, наконец, на мой вопрос.

– Если вас убьют на огороде, то мы по отпечаткам идентифицируем вашу личность.

Он так легко сказал «идентифицируем», будто ему приходилось произносить это слово ежечасно. А мне стало малость не по себе. Моя милиция кого бережет? Президента или его высокого гостя? Но я тоже, если брать масштабы огорода, человек. Во всяком случае, меня побаиваются вороны и зайцы. Я могу уничтожить тлей на огурцах, гусениц на капусте. Конечно, это мелко, незаметно, хотя я тоже своего рода Верховный главнокомандующий. И откуда же тогда равнодушие к моей судьбе? Плюнуть и растереть? Так назло всему буду держать порох сухим, почву влажной, несмотря на то, что светлые глаза напротив стали очень серьезными. Посмотрим, чьё оружие сильней, раз уж кому-то угодно выбрать число из двух двоек, неприятных мне как бывшему школьнику и как нынешнему учителю. Не такой я наивный, как думаешь ты, старлей! Он уже кивает мне головой, слово в знак солидарности с моими мыслями:

– Направо умывальник, помойте руки.

Я оставил портфель на скамье, на которой сидел, а сам отправился на поиски умывальника. Вот он, миленький: чист, словно только что из магазина, даже недостача освещения не может скрыть его блеск. Осматриваюсь в поиске мыла – этой роскоши не оказалось. Нет – и не надо. На огороде сегодня покопаться не успел, чернила же с его помощью не отмыть. Ополоснул руки водой – клеймо все равно осталось. В древности рабов клеймили, нынче всех подряд. Но это субъективное ощущение, мне клеймом и слишком броская татуировка кажется. По большей части, клеймятся добровольно. Клеймо есть, рабовладельца ищем. Я искать рабовладельца не намерен.

Возле моего портфеля стоял человек. Невысокого роста, в штатском костюме. Что-то в нем было стальное: может быть, в покрое серого костюма, может быть, во взгляде. Он напомнил мне визитера, посетившего мои грядки, по чьей милости вся эта канитель завязалась. Вот только значка на лацкане не было. Никаких опознавательных знаков, как у человека с улицы. По выражению лица дежурного я понял, что это не только не посторонний, но и изрядная ведомственная шишка. Все органы старлея словно бы превратились в слух. Я вспомнил чьи-то стихи: «Мои рыдающие уши, как весла, плещут по плечам». Только тут, конечно, не рыдающие были, а всеслышащие.

Дежурный улыбнулся. Мной овладело подозрение, не подложил ли штатский что-нибудь в мой портфель. Вот и оставляй после этого свои вещи без присмотра. Попробуй, докажи потом, что ты не верблюд. Заарканят так, что не дохнешь.

Вновь пришедший поинтересовался негромко:

– У вас документы на дачный участок есть?

– Нет. И они мне не нужны. Я продавать ничего не собираюсь.

– Слишком близко президентская трасса.

– Но я никому не мешаю; как и мои соседи, копаюсь на огороде. Там, где огород, там чистота и порядок.

– Порядок-то порядок, а у нас указание. Мы дезинфицируем окрестности, чтоб не было неожиданностей. Вы где работаете?

Я назвал номер школы. Дежурный поспешил вставить:

– Телефон не отвечает.

– Запишите тогда мобильный директора, – предложил я, надеясь ускорить свое освобождение.

– Нет, мобильный не надо, у нас тоже средства на связь лимитированы.

– Ладно, можно не звонить директору, – разрешил человек в штатском. – На дачу вы больше не ходите.

Как я мог не ходить, если мне есть хочется? О себе мне стыдно говорить, но я сказал, что часть выращенной продукции отдаю в школьную столовую. Бесхозная земля даст сорняки, а ухоженная родит фрукты и овощи. Человек в штатском не стал больше ничего говорить, лишь дал понять, что я могу идти, за что я был ему благодарен. Вышел на свежий воздух, как будто заново вылез из материнской утробы, не представляя себе, что мои мытарства еще отнюдь не закончены. Кто же тот Гитлер, в выходной день 22 июня неизвестно зачем оторвавший меня от мирных дел? Если бы не он, я копошился бы там потихоньку – глядишь, картошку бы уже окучил. Может, землю успел бы подрыхлить вокруг кустов крыжовника и смородины. Не зря китайцы говорят: человек трудится – земля не ленится, человек ленится – земля не трудится. Наверное, этот желтолицый народ потому стал жить лучше, что земля перестала лениться, а не оттого, что он освоил производство всякого рода электроники.

Денег у меня на автобус не было; я отправился пешком, радуясь солнцу и надеясь сегодня еще поработать, чтоб выходной не пропал зря.

О, дорога! Помню тебя тоненькой ниточкой, пробка за пробкой, водители свирепые, особенно в жару. А ничего, жили как-то. Бегали по нужде за обочину то один, то другой. Пробка рассасывалась, очередь понемногу продвигалась вперед. Фонари висели на невысоких столбах. Я спокойно работал на участке, мимо запросто мог пройти непуганый лисенок. Никто недокучал, не запугивал. Внизу тихо протекала речушка, похожая на ручеек. На дуплистую березу садилась сорока и стрекотала, хвост ее при этом нервно вздрагивал. Может быть, она хотела предупредить о грядущих переменах, потому что вокруг все было спокойно, и тревога могла притаиться неизвестно где впереди.

Так оно и получилось. Сначала появились землемеры, расставили вехи. Потом пришли люди в ветровках оранжевого цвета, за ними приехали экскаваторы и грузовики с песком и щебнем. Они не церемонились с тобой, хватали тебя и так и этак. Порой сдвигали не только твой асфальт, но и подушку, на которой ты спала. Взамен появлялась новая подушка, более широкая, утрамбованная, но, конечно же, не привычная для тебя. Представляю, как тебе спалось в новые времена. Неспокойный это был сон, если тебе удавалось заснуть. Тяжелая техника оставалась на ночь и давила твое чрево. Ковши погрузчиков прижимали к земле мешки так, чтоб никто не мог их вытащить. Днем укладчик стелил горячий асфальт, от тебя тогда шел дымок, похожий на терпкое дыхание. Ты становилась привлекательней продажной девки, чья искусственная красота видна за версту. Тебя уже освещали фонари на столбах, подобных страусам, прочно вделанным в твое естество.

Все было хорошо до поры и времени. Пошел дождь; дорожники надеялись, что он неожиданно начался, также и закончится. Однако дождь зарядил надолго. Кое-где размыл насыпь, которую не успели укрепить. На следующий день возобновился вновь. Нелегко тебе пришлось в ту пору. Я видел, как плакала ты безутешно холодными слезами. Твою плохую жизнь с ежечасными пробками нарушили, а хорошей жизни пока не получалось. Дождь намочил весь завезенный для насыпи песок, и он стал тяжелым, как мед, заготовленный роем пчел. Попробуй, утрамбуй такую подушку! Но рабочим пообещали неплохие деньги, и они не отступили. Я видел, как над тобой натянули тент и продолжали работать в любую погоду. В солнечный день дело кипело, твое лицо озарялось улыбкой. В непогоду шло вперед ни шатко ни валко, хотя простоев не было. Твое новое платье оказалось к лицу, на нем уже не появлялись следы слез. Домотканое полотно заменил современный материал, похожий на тот, из которого шьют джинсы.