Ольга Аникина - С начала до конца (сборник)

Час спустя у нас под ногами уже валялись разбросанные обкусанные корки, жёлтые и зелёные, с остатками розовой и белой мякоти. Колхозники оказались щедрыми: дыни с арбузами можно было есть, пока не лопнешь, – и мы наедались ими впрок, наполнялись божественной пищей, соловели под высоким крымским солнцем. Можно было стаскивать арбузы и дыни в автобус, сколько сумеешь унести. Можно было завалиться на спину, в траву, лежать среди не сорванных ещё плодов, прижиматься затылком к твёрдому круглому боку и смотреть в небо, как будто ты тоже арбуз. И так валяться, пока не затечёт спина.

Пришло время уезжать с бахчи, но Золотариды куда-то пропали. Два автобуса уже стояли возле поля, и вроде бы никто никуда не спешил, но все понимали, что почему-то отъезд затягивается. Кто-то из мальчишек по секрету сказал мне, что на соседнем поле, куда нас не пустили, совсем недалеко, за продолговатым бревенчатым складом, растут какие-то совершенно чудесные арбузы, но фиолетовые внутри. Пока воспитатели не объявились, мы побежали туда – сорвать хотя бы парочку и взять с собой в лагерь.

Мы добежали до склада, мальчишки свернули на дальний угол запретного поля, а я хотела забежать с другой стороны, в обход строения. Я бы выскочила из-за сарая на просеку и сорвала бы самый большой и красивый белый арбуз. Но вдруг я услышала голоса взрослых и остановилась. За строением кто-то был. Там стоял некто, и он не просто там стоял, а разговаривал, вернее, кричал на кого-то, а тот, другой, даже не оправдывался, а просто тихо что-то отвечал.

– Как ты могла это сделать! …Зачем! За что! Да это не было бы проблемой! Да какая разница! Какая теперь уже разница! …Ты понимаешь, что это – конец! Да, именно конец света. Для меня! Для меня это конец света! Понимаешь ты это, дура? Что?.. Нечаева! А ты что здесь делаешь?!! А ну быстро марш к автобусам! Я сказал!

Последняя фраза была обращена ко мне: Золотарид стоял напротив меня, красный и злой, с мокрым лицом, наверное, он был весь тоже в арбузном соке, а его жена молча стояла рядом и тоже смотрела на меня. Я чувствовала себя самым ужасным на свете преступником.

– Александр Викторович, я хотела…

– Я сказал, все по автобусам, Нечаева! Все! Быстро! По автобусам! Твою мать…

И вот я разворачиваюсь, изумлённая и испуганная чем-то, спотыкаюсь, бегу обратно и кричу:

– Витька, Мишка!.. По автобусам, уезжаем!

– Уезжаем!

Они бегут, и я бегу, и у них прекрасные белые арбузы, целых три, а у меня ни одного, и я выпрашиваю у мальчишек один, а они дразнятся и не дают мне ничего, только хохочут и обзывают меня шваброй.

– Уезжаем!

И мы садимся в салон, душный, раскалённый, и Золотариды пересчитывают нас, а я рассказываю на ухо подружке, что там сейчас было за складом, рассказываю, поглядывая на воспитателя, а он оборачивается и смотрит на меня, оглядывается только один раз, но очень зло, и лицо его – красное и блестящее. И я замолкаю. Потом Золотарид кричит на мальчишек, грозится им, что они останутся без полдника, а те вопят и не слушаются, какая может быть столовая, когда весь автобус набит лучшим в мире полдником, подарками с бахчи.

Потом автобусы долго едут вдоль берега, и за окнами – синее и жёлтое, только синее и жёлтое. Мальчишки орут, поют песни, хохочут, а Золотарид всю дорогу молча сидит на своём переднем сиденье, опустив голову, сидит, сгорбившись, и не оборачивается. Он, наверное, объелся арбузами и спал всё время, пока мы не приехали обратно в лагерь.

У неё была такая странная, горькая фамилия – Луковище.

– Только никому не говорите, что вы моя тётя, – когда Лёша мямлил и куксился, его тело делалось угловатым, а лицо мягким и бесформенным. – Я сказал, что вы просто родственница. Дальняя родня жены. Если можно, не распространяйтесь. Без обид, тёть Сань?

Саня улыбнулась. Она не обиделась. Не до жиру, как говорится.

Она вообще, кажется, перестала обижаться. На время или навсегда перестала – неизвестно, но с обидами было ещё тяжелее, чем без них. Так что – спасибо. Приютили – спасибо. Поддержали – спасибо. Не вышло – тоже всё в порядке.

Снег дребезжал за окном, снег, похожий на телепомехи – нервный, горизонтальный, расплывчатый. Снег, город, Саня. Геометрические фигуры, и – точка. Из-за стойки администраторов хорошо просматривался строго огороженный участок сизого неба. Он, казалось, неритмично подёргивался.

Иногда Саня разрешала себе вот так «зависнуть» и почувствовать себя отдельно от всего, что её окружало. Это обязательно нужно было делать: хоть по дороге домой, хоть на работе, хоть за мытьём посуды. Иначе терялось ощущение того, что она живёт. Заставить чувствовать себя живой иногда было очень трудно. Но без этого вообще всё теряло смысл. Оставалась только череда бессмысленных движений, автоматизмы и страх.

Вряд ли сотрудники салона «Автошик» знали, что новый колл-менеджер – Лёшина тётя. Но как же неловко было Лёше встречаться в коридоре с Сергей Сергеичем, который, казалось, всегда был задумчив и погружён в себя, но теперь, после того как тёть Саня получила работу, Сергей Сергеич, кажется, немного усмехался, встречаясь глазами с Лёшей. «Вот засада. Ну всё, я у него под ногтём, – думал Лёша с досадой. – Чёртовы семейные дела».

Клиенты терпели. И южнорусский Санин говорок, и её беспомощность, и ошибки. Менеджер Луковище путала номера заказов. Владелец «тигуана» приехал ремонтироваться, а его запчастей на складе не оказалось. Владельцу «Киа-Рио» пришёл дорогой корейский инжектор вместо дешёвого контрактного – Саня помнила, что нужно перезвонить клиенту, но звонок затерялся. Может, снег тому виной. О записанных на одно и то же время клиентах в «Автошике» уже ходили каверзные байки с присказкой «на грани увольнения».

– Луковище уволят, это просто вопрос времени, – говорили и менеджеры, и мастера, и сменщицы. – У директора кончится приступ милосердия, и всё встанет на свои места.

Сотрудницам, сидящим рядом и напротив, давно было уже ясно, что настал период, когда ничто уже не могло оправдать Санино раздолбайство. Ни внешность – даже в свои пятьдесят с небольшим ухоженная Саня была похожа на известную итальянскую актрису из семидесятых, и никто никогда не угадывал настоящий Санин возраст. Нельзя было сослаться и на отсутствие опыта, потому что Луковище работала в «Автошике» уже целых пять месяцев. Что до политики, то постановлением директора год назад на рабочем месте были запрещены беседы о войне, которая сотрясала соседнюю страну. Такие разговоры расшатывали и без того неустойчивую эмоциональную обстановку в коллективе, провоцировали обсуждения на повышенных тонах и взаимную ненависть. Саня была «оттуда». Ей сочувствовали и помогали вещами, но неприкаянность беженки тоже не могла быть оправданием плохой работе. Тем более что в последнее время в семье у Сани вроде бы всё понемногу утряслось. Ей сделали временную регистрацию, видимо, нашлись добрые люди. И ей самой, и дочке. Полтора месяца назад Луковище стала бабушкой. Значит, и внучке тоже.