Геннадий Мурзин - Разноцветье детства. Рассказы, сказки, очерки, новеллы

– Было бы чему завидовать, – возразил Никита и вновь сплюнул под ноги. – У моего отца, между прочим, квадрацикл… Знаешь, как гоняет? Попрошу и подарит.

– Не смеши! – Лёха захохотал на весь двор. – Какой квадрацикл может быть у отца-опойки?!

– Да ты!.. – Никита стал от гнева задыхаться. – Не трожь отца! Убью! – Никита схватил огромный булыжник, валявшийся у поребрика, и замахнулся на друга.

Лёха задрожал от страха.

– Ну, что ты, Никит… Шуток не понимаешь, да?

Никита, отбросив в сторону булыжник, по-взрослому ответил:

– За такие шутки, знаешь, что бывает?

– Не знаю… А что?

Никита грубо ответил:

– Хавальник чистят.

И тут над крышей дома что-то застрекотало. Лёха, задрав голову, сказал:

– Вертолет, пожалуй.

– Ну и нет! – возразил Никита. – Это отец летит ко мне на своем квадрацикле.

Лёха презрительно фыркнул:

– Не городи: квадрациклы по небу не летают.

– А у моего отца летает. Сам гляди.

Действительно, из-за стены дома вынырнул квадрацикл, покружился немного, выбирая место поудобнее, и опустился. За рулем сидел красивый мужчина в одежде крутого байкера. На нем был шлем с огромными очками, кожаные штаны и куртка, нарукавные краги, на ногах – массивные ботинки с толстыми подошвами. Никита со всех ног кинулся к мотоциклисту.

– Пап, ты прилетел? За мной, да? – мужчина молчал и лишь холодно поглядывал на сына. Никита на это даже не обратил внимание. Он ощупывал квадрацикл, ползая вокруг на коленях. – У, как круто!.. Даже крылья есть… Пап, покатай по небу, а?

– Ты мне не нужен, – почему-то голосом матери сказал отец, поддал газу, распустив крылья, квадрацикл мгновенно взлетел и скрылся за крышей соседнего дома.

Никита, подняв вверх руки, дико заорал в след отцу:

– Пап, ты куда?! Не оставляй меня здесь, не оставляй!

Никита подпрыгнул и, подражая птицам, замахал руками, пытаясь взлететь, но упал, ушиб коленки и больше от бессилия, чем от боли, громко зарыдал.

– Ну, что ты, сынок, что ты? Успокойся… Страшилка, да приснилась?

Голос Никите не знаком и он боится открыть глаза. Ему кажется, что сон продолжается. Но голос… Голос так мальчишке почему-то приятен, как никакой другой на целом свете. Страшно, а посмотреть все-таки хочется. Чуть-чуть приоткрывает глаза и видит мужчину, но не в церковном одеянии, а в обычном костюме. Вновь прикрывает глаза, думая, что сон продолжается. Ведь Никита четко помнит: когда засыпал, на этом месте сидел батюшка, отец Серафим. Никита вновь приоткрыл глаза: нет, мужчина в костюме никуда не делся, а продолжает сидеть на кушетке, ласково смотрит.

– Окончательно проснулся, да, сынок?

Никиту осенило. Он истошно заорал:

– Пап, это ты?! Всамделишный, да? – Никита, как мячик, подброшенный вверх сильной рукой, вскочил и кинулся на шею. Он всхлипывал, тиская отца, бормотал. – Я ждал… Так долго… Устал даже… Думал: не придешь никогда. Почему не приходил? Я не нужен тебе, да? Правда-правда?!

Сильные мужские руки обняли худенькое тельце ребенка.

– Ну, что ты, сынок? Как это «не нужен»? Ты же мой… Самый дорогой и любимый…

– А почему тогда так долго не приходил? – по-щенячьи заглядывая в отцовские глаза, спросил Никита.

Александр смутился.

– Понимаешь, сынок… Чуть-чуть еще подрастешь и я все тебе расскажу.

Никита притворно надул губы.

– Ну, вот! Взрослые всегда так, когда не хотят правду говорить.

Отец любовался сыном.

– Как ты вырос… И такой рассудительный… Молодчина!..

– Пап, а хочешь посмотреть, как я закончил полугодие?

Никита слетел с кушетки, принес дневник. Отец посмотрел и просиял.

– К тому же и отличник!

Никита, подражая кому-то из взрослых, заметил:

– Дети обязаны идти по стопам родителей.

В комнате послышался тяжелый вздох.

– Не всегда, сынок… Увы, не всегда…

Никита вновь стал тискать отцовскую шею.

– Пап, как ты узнал, что я очень-очень тебя жду? Боженька, да, надоумил?

Александр, улыбнувшись, ответил:

– Не сам он, а его верный слуга.

Никита приник к его уху и жарко зашептал:

– Я был в церкви… Молился… Просил, чтобы Боженька вернул мне отца… С небес спустился ангел-хранитель (это было во сне) и сообщил мне, что Иисус услышал и готов мне помочь.

– И, видишь, помог.

– Значит, пап, ты здесь очутился с Божьей помощью?

– Ну, конечно, Никитушка.

Никита перекрестился, взял крестик и поцеловал.

– Спасибо тебе, Иисус! И тебе спасибочко, Пресвятая Богородица.

– Постой, – отец схватил нательный крестик и стал разглядывать. – Но это не он! Где же семейная реликвия? Потерял, да?

Никита потупился.

– Не терял я… Не мог потерять…

– Все понял, сынок…

Александр стремительно встал.

– Одевайся, сынок. И побыстрее. Уходим.

Он принес от дверей какой-то сверток и протянул Никите.

– Это мне?

– Кому же еще-то, Никитушка!

Никита развернул сверток.

– Круто! Рюкзачок-то получше будет, чем у Лёхи, друга моего. Кармашков – куча. А «молнии» какие, «молнии»?! У меня никогда не было такого. Ужас!

– Положи учебники и тетради, – отец стал торопить сына. – Едем, Никитушка, едем.

– Куда, пап? К тебе жить, да? Ты меня забираешь, да?

– И на минуту не оставлю… И так виноват перед тобой…

Никита подошел и заглянул в бездонные глаза отца.

– Навсегда, да?.. Не выгонишь, нет?

– Ну, что ты такое говоришь, сынок?!

– Тогда, – мальчик замялся, не решаясь попросить, – пап, оставь меня в этой школе, хорошо?

– Как хочешь.

– В классе – добрые пацаны, – тщательно укладывая в рюкзачок учебники, он продолжал рассуждать. – Позавидуют мне, когда увидят тебя. Такого папы больше ни у кого нет.

В прихожую вышла Клавдия Ивановна.

– Уходите? – Александр кивнул. – Счастливо!

– С Божьей помощью, – ответил Александр, спеша закрыть за собой дверь.

Отец и сын, прижавшись друг к другу, идут по улице. Они не видят никого вокруг. Хотя на другой стороне, возле кафе, стоит молодой совсем батюшка и троекратно их крестит.

– Господь вас не оставит, – шепчет он в след.

Иван Васильевич, отстояв в храме Александра Невского вечерню, всю ночь и заутреню, возвратился домой в десять и сильно-сильно уставшим: шестьдесят пять как-никак, да и ноги уже не те, что прежде, когда носился по округе жеребчиком. Вон, дочка с зятем. Помоложе его, а не сдюжили: после полуночи ушли домой. Он же отстоял! Считает: Господь терпел и ему велел.

Кое-как раздевшись, залез под ватное одеяло, щекой лишь коснувшись подушки, окунулся на самое дно, то есть в глубокий и безмятежный сон.