Геннадий Мурзин - Разноцветье детства. Рассказы, сказки, очерки, новеллы

После того случая деревенские стороной обходят дом Ванюшки, не хотят нарываться на скандал. Опасаются.

Василий Алексеевич, отец Ванюшки, не последний человек в деревне. Он – колхозный счетовод. Значит? Сильно грамотный: за плечами семь классов. В уме может перемножить три трехзначных числа. Талантище! К тому же, как выражаются колхозники, «партейный». Этих самых «партейных» на деревню пятеро, но все они при большом и важном деле (по крайней мере, так кажется Ванюшке, потому что колхозники первыми стараются с ними при встрече раскланяться): кроме отца, Семен Силыч, председатель колхоза, направленец райкома, горький пьяница и бабник; тетя Маруся (к ней председатель чаще других наведывается по вечерам), кладовщица, у которой после каждой ревизии выявляется недостача (так деревенские говорят, но что означает «недостача» – Ванюшка не знает), но ей прощают, потому что хахаля важного заимела; Пал Палыч, бригадир, потерял на войне левую ногу, там же и «партейным» стал; наконец, Макар Еремеич, самый нужный для деревни человек, а потому самый почитаемый (про него никто худого слова не скажет), – кузнец (золотые, говорят взрослые, у него руки).

«Партейные», по мнению всё тех же деревенских, самые настоящие безбожники, а потому православные праздники не справляют.

Ванюшка тихо-тихо сползает с полатей на теплые кирпичи русской печи, натягивает штаны, шерстяные носки, теплую сестрину куртку, валенки, малахай-шапчонку, перепоясывается старым красным материным платком и выскальзывает на улицу, не забыв прихватить сестрину портяную сумку на лямке, в которой та носит школьные учебники.

На дворе – светло, морозно, щиплет щеки и нос, перехватывает дыхание, реснички все в инее, слезинки на ходу обращаются в льдинки, но Ванюшку уж ничто не остановит. Он вешает на плечо сумку, берет в правую руку посох с ледяной звездой и выходит на улицу.

Он идет вдоль разбежавшихся в разные стороны домов, опираясь о посох и чуть сгорбившись. Это для того, чтобы больше походить на странника. Рано еще, а потому улица пуста.

Первый дом. Здесь тетя Маруся, кладовщица живет. Проходит мимо: может вытурить. Не рискует заходить во второй и в третий дома. А вот, поравнявшись с четвертой избой, сворачивает и смело идет во двор. Его встречает Жулька, безобидная собачонка. Оскалилась и зарычала. Не признала, видать. Но потом, ткнувшись мокрым носом в штанину, завиляла куцым хвостиком и запрыгала вокруг, слабо повизгивая. Учуяла-таки!

Ванюшка, сопровождаемый Жулькой, поднялся на заиндевевшее крыльцо, доски которого захрустели, вошел в сени и постучал в дверь. Услышал голос тети Даши:

– Кто там? – не став дожидаться ответа, сказала. – Входите.

Ванюшка открыл тяжелую скрипучую дверь и вошел.

– Здравствуйте, люди православные! – пытаясь басить, сказал Ванюшка, потом перекрестился, глядя на икону Николая Чудотворца в красном углу, трижды поклонился. Потом заучено, поэтому не по-детски складно, спросил. – Рады ли страннику, заглянувшему в столь ранний час?

Тетя Даша, сидя на лавке возле стола и сложив на животе пухлые руки, отвечает ласково:

– Коль с добром пришел, то будем жаловать, мил человек, – она еле заметно улыбается, но Ванюшка от волнения этого не замечает. Ее муж, Петр Степанович, сидит в красном углу, положив изрезанные дратвой (он – шорник) натруженные руки на столешницу. Тетя Даша спрашивает. – Откуда и куда путь держит странничек?

Ванюшка очень серьезно продолжает басить:

– Издалека иду, из-за гор высоких, из-за моря синего. Путь мне предстоит долгий и трудный.

И Ванюшка начинает протяжно петь:

Ванюшка поет, а сам, уже чуть-чуть осмелев, косит глаз на хозяев. Думает: «Признали его или нет? Вроде бы, не признали. Чему удивляться, если даже Жулька не сразу разобралась, кто пожаловал».

Ванюшка добросовестно пропел сочиненную им вчера славку и закончил так:

– Восславим и мы своего Христа, православный люд, и помолимся! – он трижды перекрестился. Хозяева также перекрестились. – С Рождеством Христовым, Петр Степанович! С Рождеством Христовым, Дарья Марковна! Покровительства вам Господнего – от меня да от странника.

Тетя Даша встала с лавки.

– Разболокайся, странничек, и проходи к столу. Будем потчевать, чем Бог послал, христославца раннего, но родимого.

Тетя Даша ушла к печи и загремела заслонками. Ванюшка не стал величаться и, выставив за порог посох, чтобы в тепле не растаял, быстро скинул одежины, и присел слева от хозяина. Наклонившись в его сторону, тихо прошептал:

– Тетя Даша узнала меня или нет, дядя Петя?

Дядя Петя гладит жесткие вихры Ванюшки, подыгрывая, улыбается.

– Бог ее знает. Пожалуй, не признала.

У хозяев в войну пропал без вести единственный сын. Много лет прошло, а они все ждут сынка, все на что-то надеются. Ванюшка разделяет их горе, хотя и не понимает, как это можно «пропасть без вести»? Бывает Ванюшка у них часто. Его здесь привечают, ласковы с ним. А мальчишке только то и надо. Бедно живут люди, но в чистоте. Не скупердяи. Последним готовы поделиться.

Появляется тетя Даша, неся в руках тарелки и стаканы. Ставит на стол и в изумлении всплескивает руками.

– Ванюшка, ты?!

– Я, тетя Даша, я! – гордо отвечает Ванюшка.

– А я не признала. Все думала: кто это может быть с такой хорошей и длинной славкой? Кто тебе сочинил? Немало годков я прожила, а не слышала.

– Сам сочинил.

– Сам?! – В изумлении тетя Даша вновь всплескивает руками. – Господи, но ты еще и православные песни сочиняешь?

Ванюшка покраснел. Ему не хотелось признаваться, что это его первая в жизни песня, что написалась сама собой.

– И-и-иногда, – смутившись, пролепетал он и потупил глаза.

Через минуту на столе перед Ванюшкой стояла большая тарелка с запашистыми ватрушками – пышными да румяными – и большой стакан с вареным в печи молоком, а также безумно вкусно пахнущий, запеченный с корочкой рождественский гусь. Ванюшке досталась мясистая правая нога. Это был рождественский пир.

…А вечером была большая трёпка. Кто-то из добрых людей поспешил сообщить «партейному» счетоводу Василию Алексеевичу, что его сын нынче христославил. Мог ли пропустить отец такую позорную весть?

…Иван Васильевич грузно повернулся на другой бок и тяжело вздохнул. Ему кажется, что та рождественская трёпка имела далеко идущие последствия. Он отказался вступать в партию. Ему, первому в цехе вагранщику, не раз предлагали. Как-то даже пригласили в заводской партком. Он подумал: «А на что козе баян?» Вслух же сказал другое: грамотёшки, мол, маловато, чтобы стать «партейным» (он умышленно использовал именно это слышанное в детстве слово); недостоин еще, идейно не шибко-то подкован, в трудах Маркса-Ленина, мол, пока не разобрался.