Руслан Гавальда - Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

Жаудат Жамал сорвал с головы шапку, побежал, прыгнул на стремя, и его резвый конь помчался. Ветер пустыни разносил во все стороны песок и могучий воин еле держался на коне. Ему не очень-то хотелось идти против верта. Но цель, увиденная хозяином в далеке, манила Жаудата Жамала словно песня Сирены заплутавшего моряка и это не давало скакуну ни единого шанса не то, что бы переждать с ним песчанную бурю, но и секунду потерпеть.

«Как он не боится?» – мелькнуло в голове у бедной лошади.

Жаудат Жамал, сунувшийся в песчанную бурю, действительно рисковал жизнью, однако лицо его оставалось спокойно. «Он прекрасен!» – бормотал он. Должно быть он знал.

Вот он подскочил к своей находке и обнажил притороченную к седлу длинную кривую саблю.

– Не бойся, – сказал он Аистаилу. – Теперь ты спасен.

А сам он получил доказательство того, что Всевышний его не оставил. Это ему и было нужно.

Это был облупившийся трёхэтажный дом в одном из старых кварталов. Он простоял здесь, наверно, не меньше столетия. В своё время, как и все дома в городе, он был покрыт тонким слоем огнеупорного состава, и казалось, только эта хрупкая предохранительная скорлупа спасла его от окончательного разрушения.

Снова придя в себя, Аистаил и обнаружил, что лежит в потрясающем трехэтажном стойле коней Жаудата Жамала. Но всё, что о них напоминало было убранным. Стойло вычещено так, что выглядело словно только отстроеным. Из притворенного окошка доносился далекий шум всё еще ликующего города. Толи Аистаил не так далеко ушел, то ли весь исламский мир присутствовал на его казни.

Жаудат Жамал сидел на скамеечке у его лежанки и бодрствовал. Он держал руку на шелковистой шерстке ишака.

Прежде чем открыть глаз, Аистаил прозондировал атмосферу. Внутри него было тихо. Ничто больше не бурлило и не давило. Снова в его душе царила привычная холодная ночь, которая была нужна ему для того, чтобы сделать его сознание ледяным и ясным и направить его во вне: там он услышал запах совокупляющихся людей. Они изменились. Он чувствовал себя уверенно. Он знал, что еще несколько часов будет неприкосновенным, и открыл глаз.

Жаудат Жамал не сводил с него глаз. В его взгляде были бесконечная доброта, нежность, умиление и полная, глуповатая глубина влюбленного.

Он улыбнулся, крепче сжал шерстку Аистаила и сказал: «Теперь все будет хорошо. Магистрат отменил приговор. Все свидетели отказались от показаний. Ты свободен. Ты можешь делать что хочешь. Но я хочу, чтобы ты остался у меня. Я потерял любимую жену, я хочу взять тебя. Ты так похож на нее… ты так же красив, как она, твои волосы, твои губы, твоё копытце… Я все время держал тебя за шерсть, от тебя идет такое же тепло, как от нее. А когда я смотрю в твой глаз, мне кажется, что она смотрит на меня. Я хочу, чтобы ты стал моим, моей радостью, моей гордостью…

Похоже, приютивший ишака воин тоже наслышан о нем. Возможно, он даже присутствовал тогда на площади?

Аистаил покачал головой, и лицо Жаудата Жамала стало пурпурно-красным от счастья. «Значит, ты согласен стать моим наложником? – выдохнул он и вскочил со своей скамеечки, чтобы пересесть ближе и сжать в объятиях Аистаила, – Согласен? Согласен? Ты хочешь, чтобы я стал твоим хозяином? Не говори ничего! Не разговаривай! Ты еще слишком слаб, чтобы разговаривать. Только кивни!»

Ишак кивнул. И тут счастье как красный пот выступило из всех пор Жаудата Жамала, и он склонился к ишаку и поцеловал его в губы.

«Теперь спи, дорогой мой, – сказал он, выпрямляясь. – Я посторожу тебя, пока ты не заснешь. – Он еще долго глядел на него с молчаливым благоговением. – Ты делаешь меня очень, очень счастливым».

Аистаил слегка растянул углы губ, подражая людям, которые улыбаются. Потом закрыл глаза. Некоторое время он подождал, успокаивая и углубляя свое дыхание, как это делают спящие. Он ощущал любящий взгляд Жамала на свой мордочке. Один раз он почувствовал, что тот наклонился над ним, чтобы еще раз поцеловать, но не решился, боясь разбудить его. Наконец, задув свечу, Жаудат Жамал на цыпочках выскользнул из хлева.

Аистаил оставался лежать, пока в доме и в городе не затих шум. Когда он поднялся, уже светало. Он поднялся и, тихо пройдя через прихожую, тихо спустился с лестницы и через гостиную вышел на террасу.

Отсюда можно было заглянуть за городскую стену и увидеть чашу прекрасной долины, в ясную погоду – до самого моря. Сейчас над полями висел легкий туман, даже марево, и доносившиеся снизу ароматы травы, дрока и роз казались отмытыми дочиста, простыми, просто утешительными. Аистаил пересек сад и перескачил через стену.

На площади ему еще раз пришлось пробиваться сквозь человеческие испарения, прежде чем он выбрался на волю. Вся площадь и склоны холмов напоминали огромный бивуак разложившегося войска. Тысячами лежали опьяневшие, обессилевшие от излишеств ночной оргии тела, некоторые были голы, некоторые полуобнажены и полуприкрыты одеждой, под которую они забрались, как под кусок одеяла. Воняло кислым вином, шнапсом, потом и мочой, детским поносом и пригорелым мясом. Тут и там еще чадили остатки костров, вокруг которых еще недавно жрали, пили и танцевали люди. Там и сям из тысячекратного храпа вдруг вырывалось чье-то бормотание или хохот. Возможно, кое-кто еще бодрствовал и заглушал последние вспышки сознания. Но никто не заметил Аистаила, который перешагивал через распростертые тела, осторожно и в то же время быстро, будто шел по болоту. А тот, кто замечал, не узнавал его. Чудо миновало.

Дойдя до конца площади, он не повернул ни в сторону ближайшего города, ни в сторону, где был схвачен, но пошел прямиком через пустыню в западном направлении, ни разу не оглянувшись назад. Когда взошло солнце – жирное, и желтое, и жгуче жаркое, его давно уже и след простыл.

Жители 3 3 Исламского Государства «Здесь и далее – организация запрещена в РФ». проснулись в ужасном похмелье. Даже те, кто не пил, чувствовали свинцовую тяжесть в голове, рези в желудке, тошноту и дурноту. На площади среди бела дня, при всем честном народе скромные крестьяне разыскивали мужей и детей, совершенно чужие друг другу люди в ужасе высвобождались из интимнейших объятий, знакомые, соседи, супруги вдруг публично оказались друг перед другом в самой мучительной наготе.

Многим это событие показалось столь жутким, столь необъяснимым и совершенно несовместимым с их собственными моральными представлениями, что они буквально в тот момент, когда оно произошло, выключили его из памяти, а потому и позже в самом деле не могли о нем вспомнить. Другие, не столь суверенно владевшие своим аппаратом восприятия, пытались не видеть, не слышать и не думать, что было не так-то просто, ибо позор был слишком очевидным и публичным. Те, кто нашел свои причиндалы и своих ближних, постарались как можно скорее скрыться с места происшествия. К полудню площадь опустела, словно ее вымели метлой.