Руслан Гавальда - Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

Только к вечеру люди в городе, и то далеко не все, вышли из домов по самым неотложным делам. Встречаясь, они едва здоровались, говорили только о пустяках. О вчерашних событиях и о прошедшей ночи не упоминалось ни слова. Если вчера все еще чувствовали себя непринужденными и здравомыслящими, то сегодня все были охвачены стыдом. Казалось, никогда между жителями не было лучшего взаимопонимания. Воцарились тишь и гладь.

Правда, некоторые были вынуждены по долгу службы более непосредственно заняться тем, что произошло. Традиция публичной жизни, незыблемость права и порядка потребовали принятия энергичных мер. Уже после полудня собрались они, молча обнялись, словно этот заговорщицкий жест был призван заново учредить почетное собрание. Затем без всякого упоминания о событиях, а уж тем более об имени Аистаила, было единодушно решено «незамедлительно снести трибуну и эшафот на площади и привести её в первоначальный опрятный вид». На это было отпущено сто шестьдесят динар.

Одновременно прошло заседание суда. Магистрат без обсуждения согласился считать инцидент исчерпанным, акты закрыть и не регистрируя сдать в архив и возбудить новое дело против неизвестного убийцы киргизского муфтия. Полиции был отдан приказ незамедлительно начать следствие.

Уже на следующий день он добился успеха. На основании явно подозрительных моментов был арестован Даут Данияз, торговец хрусталём, – ведь в конце концов хижина, стоявшая недалеко от места инцидента, принадлежала ему. Сначала он отрицал свою вину, но судьи не дали ввести себя в заблуждение. После четырнадцатичасовой пытки он во всем признался и даже просил по возможности ускорить казнь, которую ему и назначили на следующий день. На рассвете его вздернули – без большой помпы, без эшафота и трибун, просто в присутствии палача, нескольких членов магистрата, врача и муллы. После того как наступила, была установлена и запротоколирована смерть, труп приказали немедленно предать земле. Таким образом с делом было покончено.

Город и так уже забыл о нем – настолько, что приезжие, попавшие в город в следующие дни и между прочим осведомлявшиеся о пресловутом убийце Абдуллаха Амина, не находили ни одного разумного человека, который смог бы поведать об этом. Только несколько дурачков из богадельни, всем известные сумасшедшие, несли какую-то чушь о большом празднике на площади, из-за которого им пришлось освободить свои комнаты.

И скоро жизнь вошла в свою колею. Люди прилежно работали, и хорошо спали, и занимались своими делами, и вели себя благопристойно. Вода по-прежнему струилась из множества родников и колодцев. Город снова гордо высился на склонах холмов над плодородной долиной. Солнце пригревало. Вскоре наступил май. Начался сбор роз.

Ишак шел пешком. Как и в начале своего путешествия, он обходил города, избегал дорог, на рассвете укладывался спать, вставал вечером и шел дальше. Он пожирал то, что находил по пути: траву, грибы, цветы, мертвых птиц, червей. Он пересек пустыню, переплыл украденный и присвоенный на челноке небольшое озеро, вновь углубился в какой-то неведомый город и затем двинулся туда, где по его мнению был его дом.

Вскоре он приблизился к горе. Вершина лежала к западу, высокая, серебристо-серая в лунном свете, и он чуял запах доносящегося с нее холодного ветра. Но его не тянуло туда. У него больше не было страстной тоски по пещерному одиночеству. Этот опыт уже был проделан и оказался непригодным для жизни. Точно так же, как и другой опыт, опыт жизни среди людей. Задыхаешься и тут и там. Он вообще не хотел больше жить. Он хотел вернуться в преисподнюю и умереть. Этого он хотел.

Время от времени он лез в тени кустарников. На выступление и побег он истратил почти все силы. Хотя, конечно же, и капли хватит, чтобы околдовать весь мир. Если бы он пожелал, он смог бы в Париже заставить не десятки, а сотни тысяч людей восторгаться им; или отправиться гулять в Лондон, чтобы королева целовала его копытца; послать московскому патриарху надушенное письмо и явиться перед всеми новым Мессией; вынудить королей, канцлеров и президентов подвинуться и уступить правление как сверхимператора …

Все это он мог бы совершить, если бы только пожелал. Он обладал для этого властью. Он держал ее в себе, он ею был. Эта власть была сильнее власти денег, или власти террора, или власти смерти: неотразимая власть не могла дать ему его собственного желания. И пусть перед всем миром кем угодно – раз сам он не может не быть порождением зла и потому никогда так и не узнает, кто он такой, то плевать ему на это: на весь мир, на самого себя, на свою ненависть.

Аистаил, ишак, недавно державшая власть над людьми, принюхивался, ему становилось грустно, и он на несколько секунд останавливался, и стоял, и нюхал. Никто не знает, зачем на самом деле явился я, думал он. Все только покоряются моему воздействию, даже не зная, что это я одноглаз, кучеряв и широкотел для ишака, что обладаю колдовскими чарами. Единственный, кто сумел оценить их настоящую красоту, – это я, потому что я… И в то же время я – единственный, кого не могут околдовать. Я – единственный, перед кем бессильны.

И еще как-то раз (он тогда был уже в Кыргызстане) ему подумалось: когда я стоял за каменной стеной у сада, где играла рыжеволосая девочка и до меня доносился ее аромат… пожалуй, даже обещание ее аромата, ведь ее позднейший аромат вообще еще не существовал – может быть, то, что я ощутил тогда, похоже на то, что чувствовали люди на площади, когда я затопил их своими чарами?.. Но он тут же отбросил эту мысль. Нет, здесь было что-то другое. Ведь я-то знал, что хочу иметь свершить. А эти люди думали, что их влечет ко мне, а к чему их действительно влекло, осталось для них тайной.

Потом он ни о чем больше не думал, так как вообще не любил предаваться размышлениям; скоро он очутился в дома.

25 июня 1767 года он вступил в город Ош, нашел знакомую улицу рано утром, в шесть.

День становился жарким, такой жары в тот год еще не было. Тысячи разных запахов и вонючих испарений текли наружу, как из тысячи лопнувших гнойников. Не было ни малейшего ветра. Зелень на рыночных прилавках завяла еще до полудня. Мясо и рыба испортились. В переулках стояло зловоние. Даже река, казалось, больше не текла, а втояла и источала смрад. Это было как раз в день рождения Аистаила.

Он перешел дальше к рынку и к Кладбищу невинных. В аркадах божьих домов вдоль улицы он присел на землю. Территория кладбища расстилалась перед ним как развороченное поле битвы, разрытое, изборожденное, иссеченное могилами, засеянное черепами и скелетами без дерева, куста или травинки – свалка смерти.