Ак-Патр Чугашвили - Тяготы быстротекущей жизни…

Кот хитро прищурился – я прав? А? Родич?

– Чё?

– Прав я?

– Ну да… конечно прав, а то, как же… завсегда…

Все громко засмеялись. Родич смеялся громче всех. Николаич пнул Родича ногой в бедро – вставай, и слюни подбери, а то течёт как из бешеной собаки…

Неслышно открылась дверь, в канцелярию мягко вошёл старший прапорщик Хобосев. Он напоминал большую, настороженную крысу. Он чутко поводил усами, небольшие бусинки тёмных глаз пытливо обшаривали помещение, втянув воздух носом, он задержал дыхание, и через длительную паузу, неторопливо произнёс.

– Вся банда в сборе. Весь наличный состав старослужащих. Слишком высокая концентрация дедов на один квадратный метр. Что вы тут делаете?

Он резко наклонился к Шишкину – пьёте? Нет, не похоже, слишком тихо, и запаха нет.

Хобосев подошёл к Пузырю так близко, что тот в испуге отшатнулся назад – жрёте? Нет, не жрёте, не вижу посуды, не вижу жратвы.

Хобосев мрачно посмотрел на Родича, сидевшего на полу в неудобной позе.

– Чего развалился, как хуй на именинах? Ааа… тебя дрючат по очереди? Сегодня что? День всех влюблённых?

Родич быстро вскочил, и стал судорожно поправлять ПШ.

– Да нет, не похоже. Не похожи вы на пидоров. Спрашиваю ещё раз. Что вы здесь делаете?

Хобосев неспешно подошёл к Николаичу – чего молчите, товарищ дежурный по роте? Почему в ваше дежурство грубо нарушается устав? Почему в канцелярии, после отбоя присутствуют военнослужащие? А?

Николаич побледнел, и стал ожесточённо шевелить губами, делая такие движения, будто он втягивал в себя невидимые спагетти.

– Останься в канцелярии, готовь пиздюлятор. остальные – пошли вон.

Старослужащие выскочили из канцелярии, стараясь производить как можно меньше шума. Кот злобно пнул дневального ногой в грудь, тот ойкнул и сложился вдвое.

– Ты, гандон, почему не предупредил, что Хобот пришёл?

– Он приказал мне не говорить, кулаком пригрозил…

– Я тебя в очке утоплю…

Дверь в канцелярию открылась, Хобосев выглянул наружу – что тут происходит?

Кот угодливо засмеялся – дневальный слишком сильно тряпку намочил, поскользнулся, упал, я помогаю ему подняться, держись братан, дембель не за горами! Хи – хи, и шёпотом (ты труп, сука, понял? Труп!).

Николаич вышел из канцелярии, держась за челюсть, и мужественно постанывая. Хобосев посидел в канцелярии минут сорок, и ушёл. Николаич прошёл в спальное помещение, и грохнулся на свободную койку, соседнюю с той, на которой лежал Мох. Некоторое время оба молча курили, задумчиво выпуская дым в потолок, затем Мох бросил непогашенную сигарету на взлётку, она прочертила огненную дугу в темноте, и рассыпалась искрами.

– Бил?

– Да, один раз, в челюсть.

– Мы его завалим, в карауле, пусть только заступит начкаром. В прошлый раз Сафин промахнулся из – за тумана, говорит плохо видно было, в этот раз Болта заставим, он лучше всех в роте стреляет.

– Может не надо?

– Чего это «не надо»? Он мне правый клык выбил, куда я без моей голливудской улыбки?

Николаич тихо засмеялся – эт точно, ты с твоими жёлтыми бивнями ему спасибо сказать должен…

– Короче. Чего ты думаешь? Кто из этих… стукач?

– Не знаю…

– Прикинь хуй к носу. В карауле бухали: ты, я, Кот и Родич. К девкам ходили: ты, я, Кот и Шишкин. Усекаешь?

– Нет.

– Родич и Шишкин не при делах, если только они оба не стукачи. Один был с нами в карауле, другой в самоходе. Кто с нами был оба раза? Кто у нас самый хитрожопый, и всегда остаётся чистеньким?

– Котяра!

– Ну, наконец – то!

– А… как мы это докажем?

– Есть у меня идея…

После утреннего развода в роте остался наряд, и двое свободных: Мох и Кот. Кот заглаживал шапку в каптёрке, когда в неё заглянул Николаич, и предложил – покурим?

– Я-я, их бин… как его

– Доль – бо – йоб!

– Пошёл ты!

– Шучу! Ну? Ты идёшь?

– Иду.

Друзья зашли в умывальник, там (не обращая на пришедших внимания), опасной бритвой орудовал Мох, срезая рыжую щетину со своего обветренного лица. Николаич вальяжно развалился на подоконнике, выпустил несколько колечек дыма, и похлопал ладонью по оставшемуся свободным месту, приглашая Кота присесть рядом. Кот деликатно пристроил тощий задок на свободное место, стараясь не прикасаться к огромному соседу. Николаич негромко напевал «вези меня извозчик по гулкой мостовой, а если я засну, шмонать меня не надо…», после паузы он неожиданно спросил – о чём ты мечтаешь, Котяра?

Кот поперхнулся дымом – буэ – кхэ – кхэ… что?

– Говорят, что человека лучше всего характеризует его мечта. Ты о чём мечтаешь?

– Не… не знаю. О том, чтобы это всё поскорее закончилось. Домой хочу.

– В Питер? Ты же питерский?

– Да.

– Понимаю. Расстрельные колонны, стрелка Васильевского острова…

– Ростральные. Не расстрельные, а ростральные, ростра это…

– Вот все вы питерцы такие, слышь Мох, я тебе рассказывал, как со своими шнурками в Питер ездил?

– Рассказывал, раз сто.

– Ну, тогда слушай. Приезжаем мы в этот Ленинград (мне это название больше нравится), всё как у людей: гостиница на Невском, экскурсия в Царское село, Эрмитаж, скунскамера…

– Кунсткамера, а не…

– Кот, заткнись! Так вот, собираемся в Кронштадт, папашка заказал билеты, и накануне даже ни грамма не выпил…

Мох хохотнул (видимо это была дежурная шутка Николаича).

– Он же у меня сам флотский – «я моряк, у меня вся жопа в ракушках, мне чайки на грудь срали», короче мы проспали, и утром с неумытыми рожами выбегаем на Невский, ловить такси, и что же ты думаешь, там происходит? Ну, Котяра, догадайся? Что? Правильно, ни один ваш питерский таксист не остановился! Сорок минут я бегал как подорванный, все едут мимо! Я махал деньгами, червонец, потом четвертной! Ни – кто даже не затормозил! Мы опоздали, и в Кронштадт не поехали. Папаня с горя напился, приставал к горничным, требовал от них информацию о том, сколько на тельняшке полос, а в поезде подрался с проводником, и его ссадили, не доезжая до Бологого. Вот так. Во всём виноват твой Питер. И ты, Кот, мечтаешь вернуться в это гиблое место? Туда, где бомжи ссут не в подъездах, а в «парадных», где пустые бутылки из – под пива ставят не бордюр, а на «поребрик», где девки отъедают жопы, жуя не батоны, а «булки»? Это твоя мечта? Я б на твоём месте остался на сверхсрочную, лучше умереть прапором, чем жить в Питере!

Мох громко похлопал себя ладонью по широченной груди, и громко проорал – в жопу Питер!

Кот брезгливо поморщился, и сдержанно хихикнул, – быдло московское! Николаич мечтательно потянулся, и заехал локтем в кадык худенькой шеи Кота.

– Вот у меня мечта, так мечта! Мох, я тебе рассказывал про своего брата?

– Миллион раз!

– Ну, тогда слушай! Мой брателло работает носильщиком на Курском вокзале, бабла поднимает немеренно! Каждый вечер после работы он с друзьями идёт в кабак, и там заказывает любимую песню. Представляешь: водка, икорка, девки, табачный дым, конферансье объявляет: а теперь, для наших друзей – носильщиков с Курского вокзала, звучит их любимая песня «Вези меня извозчик». И они хором, хором поют, и весь зал подхватывает – «а если я засну, шмонать меня не надо, я сам тебе отдам, ты парень в доску свой, и тоже пьёшь когда – то до упаааада!». Вот и я, после дембеля там работать буду, фартучек, бляха, тележка, и… вези меня извозчик по гулкой мостовой, вот только стукачей нам ни хуя не надо…», кому ты стучишь, сука питерская?