Галина Гонкур - Я все смогу

Пару-тройку лет было совсем тяжело. Оглядываясь сейчас на то время, я радуюсь, что оно пришлось на мой подростковый возраст: не задавалась я в те времена, как и большинство подростков, серьезными вопросами о будущем, ни о ближнем, ни о дальнем. Когда мы сейчас вспоминаем с мамой то время, и она мне рассказывает ужасы ужасные, как все у нее холодело от страха при мысли, где взять денег на мою одежду и обувь, как выжить на те копейки, что им с отцом удавалось принести в дом, как неловко ей было ходить на родительские собрания, где каждый раз требовали с родителей денег то на одно, то на другое, – мне одновременно делается страшно и стыдно. Страшно потому, что я легко проникаюсь такими вещами: когда мне рассказывают про что-нибудь ужасное, я пугаюсь иногда сильнее самого рассказчика, очень считываю чужие эмоции. А стыдно потому, что мои воспоминания о тех годах – абсолютно счастливые и безмятежные. И я понимаю, что это счастливое детство мне обеспечили родители, прикрывая наше семейное гнездо и меня в нем от всех бурь и проблем внешнего мира. А я ничего этого не видела, соответственно, и не ценила, могла долго канючить, выпрашивая у родителей джинсы-«варенку» или денег на концерт какой-нибудь популярной музыкальной группы в нашем местном ДК.

С особенным стыдом вспоминаю, как один раз поссорились мы тогда с мамой из-за денег. Мне очень хотелось «дутую» куртку с контрастной отстрочкой, яркую, модную, двухцветную. В магазинах таких не было, я ее хотела купить у подружки, отец которой часто бывал за границей, привез куртку дочери в подарок, но прогадал с размером. Куртка стоила каких-то непомерных денег по нашим тогдашним доходам. И мама, естественно, отказала, сказав, что на эти деньги можно целиком и полностью и довольно неплохо экипировать меня к предстоящей зиме. Правда, экипировка эта была бы куда более простой и немодной, что в моем тогдашнем понимании было позор и ужас ужасный.

Разговор быстро взвинтился до повышенных тонов. Мама попыталась воззвать к моей совести и здравомыслию, хотя и с тем, и с другим дело у меня тогда обстояло плоховато. А на ее довод, что к зиме предстоит одеть не только меня, тогда 13- или 14-летнюю, но и купить пальто ей самой, я взвилась:

– Как ты можешь такое говорить? Как ты можешь сравнивать?! Ты уже пожилая женщина, у тебя ведь есть пальто, голубое. Оно нормальное, а я из своей старой куртки уже совсем выросла.

– Оль, ну пальто это уже старше коня Буденного. Рукава все пообтёрхались, карманы пришлось спороть – там все в затяжках было. Да и неудобно мне с моей нынешней работой пальто. Мне куртка нужна, покороче и потеплее.

– Мама, ты пожилая женщина уже! А я молодая! Как ты не понимаешь, у меня все только начинается. И я в немодном просто не могу прий-ти в школу. А тебе все равно в чем ходить. У тебя все равно все маршруты – рынок да гастроном на углу, и потом домой.

Вот это «ты пожилая женщина уже!» до сих пор жжет меня стыдом. Ведь маме лет тогда было даже чуть меньше, чем мне сейчас. А я ей такое вгорячах выпалила!

Как ни стараюсь, не могу вспомнить, что мама мне тогда ответила, как отреагировала. Вот совсем не помню. Неужели мне это было совсем не важно, что я всё совершенно забыла? Кстати, куртку мне ту тогда купили, да…

Потом, конечно, все как-то наладилось в финансовом отношении. Отец вместе с двумя коллегами по работе открыл небольшой бизнес. Сначала просто торговля, как у многих тогда, всем подряд. Потом сосредоточились на автозапчастях – много подержанных иномарок пригонялось из Европы, притаскивалось морем из Японии, запчасти были востребованным товаром, особенно с разборок, недорогие. К этому магазинчику на окраине позже приросла и автомастерская – все трое были инженерами, вполне рукастыми мужиками. А тут очень кстати арендодатель предложил им техническое помещение во дворе по хорошей цене. В олигархи папа не выбился ни тогда, ни потом, но сносный уровень жизни семье обеспечил на несколько лет.

Повзрослела я быстро, считай, в один день. Я помню, это было лето 1997 года, сразу после моих вступительных в институте. Стояла ужасная жара, хотя добивала не столько она, сколько сильная влажность и духота. Люди вокруг просто изнывали от такой погоды. Жаловались друг другу, что нечем дышать, мама моей подруги, работавшая на местной «скорой», рассказывала, как тяжело давалось то лето сердечникам, астматикам, людям с проблемными сосудами.

Отец с друзьями еженедельно ходил в баню. И попариться, и заодно повстречаться с деловыми партнерами, дела накопившиеся пообсуждать. Даже в такую жару они не оставляли своей традиции и, как обычно, в субботу собрались в парной. Зайдя в парилку, еще и соревновались, кто кого пересидит, демонстрируя друг другу, какие они молодцы и вообще мужики еще хоть куда. Отцу стало плохо, он вышел из парилки и решил окунуться в холодный бассейн. То ли перепад температуры так подействовал, то ли с сосудами у него в тот момент все и так было очень плохо, кто тогда следил за своим здоровьем, ноги носят – и ладно. В общем, с ним случился инсульт. Слава богу, через некоторое время кто-то из его друзей тоже выскочил из парной и увидел отца уже обездвиженного на дне бассейна. Кинулись доставать, откачивать, потом догадались-таки вызвать «скорую». Отец погрузился в кому, которая продолжалась у него почти полгода.

В тот день мы примчались в больницу по звонку дяди Валеры, делового партнера отца, с которым они были вместе в бане в тот день. Больница представляла собой два многоэтажных корпуса, соединенных между собою длинным двухэтажным строением-переходом, где находился приемный покой. Дядя Валера, ловкий и пробивной мужик, сунул кому-то денег, с кем-то договорился, и нам разрешили сопроводить отца до реанимации, – обычно родственников дальше приемного покоя не пускали.

Все это врезалось в мою память навсегда.

По длинному наклонному коридору, который был освещен почему-то только наполовину, а вторая половина тонула в пугающей темноте, молоденький медбрат, то ли студент, то ли недавний выпускник, вез отца на каталке. Мы с мамой шли рядом и плакали, то и дело пытаясь схватить отца за руку, безвольно свисающую из-под простыни, которой отец был накрыт до подбородка. Мальчишка-медбрат одной рукой вез каталку, а второй то пытался нас отогнать, то утешить, бормоча что-то невнятно успокоительное. В какой-то момент он не удержал одной рукой каталку, она вырвалась у него из рук и, набирая постепенно скорость, все быстрее и быстрее покатилась по наклонному коридору в сторону неосвещенного участка. Меня охватила страшная паника. Помню, мне тогда казалось, что самое главное – успеть поймать каталку до того, как она вкатится внутрь темного отрезка. И если я успею ее поймать – все будет хорошо, все будет нормально, все будет как раньше.