Максим Саблин - Крылатые качели

Федор начал слушать их, рассеянно рассматривая внизу здания женщину с ротвейлером. Мягков снял ногу с трубы под подоконником и выпрямился.

– Разве мать выбила глаз охраннику? – сказал он, тонко улыбаясь Федору. – Каждый отвечает за себя, пусть он даже сын Эскобара и племянник Аль Капоне. Мальчишке просто не досталось мужского воспитания, но это не повод совершать идиотские поступки.

Услышав последнее, Федор усмехнулся. Мягков как раз намекал на ту деталь, что заставила общественность обсуждать это дело. Когда подсудимому было полгода, его мать убила своего мужа, и это невольно наводило на размышления, каким бы вырос подросток, будь рядом его отец. Стал бы он жестоким преступником?

По сведениям знающих лиц, мужчина был достойным человеком, и все же слышались разные «если», «но» и «видите ли, в чем дело». У некоторых женщин вовсе было мнение, что раз муж позволил его убить, значит, сам виноват. Точно никто уже ответить не мог, но факт оставался фактом: без отца парень вырос преступником.

– Я одного не понимаю, – продолжал Мягков. – Как можно покалечить за взгляд?

– Не знаю, кто из вас прав, – сказал Федор, зажмурившись от ослепившего его солнечного зайчика с часов Петьки. – Но, похоже, я знаю, за что она убила своего мужа. Ей не понравился его взгляд!

– Или взгляды! – рассмеялся Мягков.

Петр разглаживал редкие короткие усики, неподвижным взглядом уставившись в окно. Его просили сбрить усы, не имевшие в ту пору популярности, но Петькино решение изменить было невозможно.

– Странное было правосудие! – сказал Богомолов. – Женщина убила мужа, и что? Судьи посовещались и решили: мать – это мать, какой бы она ни была, и дали условный срок. И что мы видим? Муж мертв. Сторож без глаза. Сын преступник. А она на свободе, все такая же дремучая. И считает себя невиновной.

Из зала заседаний раздался вопль той женщины.

– Друзья, мама – это мама, святой человек, давайте не будем судить ее строго, – сказал Федор проникновенно. – Я думаю…

Дверь в зал открылась, и Федору не удалось закончить. Послышались громкие голоса, шум сдвигаемых скамей, начали выходить взволнованные люди.

К Федору и его приятелям подошла побледневшая Анна и сказала, что парню дали три года реального срока.

– Представляю, каково сейчас матери! – сказала Анна, часто моргая. – Как жаль ее!

Конвой, защелкнув за спиной подростка наручники, вывел его из зала. Мать шла рядом с сыном и гладила его по стриженой голове. Друзья спустились на воздух, решив всей компанией пойти к Жене Грибоедову.

Жарило солнце. Благоухала только освободившаяся от снега земля. По Кржижановского, звеня, проносились трамвайчики. Старушка, пытаясь оторвать ветку от вербы рядом с тротуаром, испачкала руку клейкими листочками.

Ждали Пелагею с Кирой. У всех было молодецкое удалое настроение. Было то время, когда они встречались, расходились, ссорились, мирились, когда Илья, только собравшись учить уголовный процесс, по одному звонку Федора выбегал гулять, когда заснувшему на тарелке Петьке сбривали усы и зеленым маркером рисовали тараканьи усища, когда Женька Грибоедов играл на гитаре и пел в переходе, когда в один день происходила тысяча событий, сидеть дома было скучно и можно было ходить в гости без гостинцев и приглашения. Это было то время, когда ты не думаешь о жизни, а просто живешь. Несчастен тот, кто не гулял в молодости. Многие из тех, кто когда-то танцевал рок-н-ролл, уже умерли, остальные стали страшными занудами.

Федор балансировал на узком бордюрчике, Мягков, отгоняя муху, читал Хемингуэя, держа книгу в вытянутой руке, Петька в раздражении, что надобно ждать, грыз ноготь указательного пальца и ходил взад-вперед. Анна, сжимая в руках желтую сумочку, улыбалась.

Заправляя на ходу светлые волосы за уши, вышла Пелагея Медузова. Девушка посмотрела красивыми глазами сквозь Федора, надела черные очки-бабочки и встала рядом с Мягковым. Он на миг отвлекся от книги и посмотрел на Пелагею. Оба высокие и стройные, они были красивой парой.

Пелагея принадлежала к кругу самых красивых девушек университета, которые знали о своей неотразимости, знали себе цену и общались только с самыми красивыми мужчинами. Поговаривали, что у высокой красавицы была прибабахнутая мать, но Федор, любуясь ее стройными бедрами и красивыми глазами, вообще не понимал, о чем речь. Была в Пелагее харизма, привлекавшая Федора, как мотылька привлекает огонь. Медузова, как позже выяснилось, даже не была студенткой Московского университета, а училась праву в Академии суфражисток [3] Движение за предоставление женщинам избирательных прав. имени Эбигейл Адамс [4] Американская феминистка. , одной из тех коммерческих контор, чьи объявления развешивали в поездах метро. В университет она приходила к своей двоюродной сестре, рыжеволосой красавице Кире Кизулиной. Впрочем, никому дела не было, кто где учился.

Подростка, торчащего в зарешеченном окошке уазика, увезли. Толпа репортеров, выкидывая в урны бумажные кофейные стаканы и сворачивая телескопические микрофоны, расходилась. С шумом проехал мальчишка на скейтборде. Федор, с тревогой подумав, что может потерять на гулянке с Грибоедовым паспорт, засунул неудобный документ в карман куртки и запер молнией.

Светловолосая красавица в черных очках-бабочках была недовольна. Она долго наблюдала за читающим Мягковым, скрестив руки, но Илья был так увлечен, что не замечал своей девушки. Она сняла очки и попросила смотреть на нее. Илья опустил книгу и взглянул на нее.

– Почему ты так смотришь? – спросила красавица. – Мне не нравится твой взгляд.

Федор, улыбнувшись, посмотрел на Миловидову. Анна тихо стояла рядом, развернув по балетному ступни и рассеянно наблюдала за Федором. Когда он повернулся к ней, Анна поцеловала его и ушла на танцы.

Некоторое время они молчали. Наконец в дверях появилась высокая рыжеволосая Кира в голубых обтягивающих джинсах и белой блузке, как обычно с прижатыми к груди учебниками и куда-то спешащая. Прикрываясь тонкой ладошкой от солнца, она обвела взглядом толпу перед зданием суда и нашла у бордюра знакомую компанию.

Друзья дошли до квартала обоев и плиток возле метро «Профсоюзная» и пешком направились в сторону университета. Петька болтал с Кирой, Илья с Пелагеей, а Федор рассматривал дома вокруг. «А неплохой райончик!» – подумал он, не подозревая, что будет жить здесь в будущем с Пелагеей. Сам он еще жил с родителями у Нескучного сада.

Через двадцать минут компания подошла к Дому преподавателей МГУ, огромному зданию сталинской архитектуры с колоннами на верхнем этаже. Бабушка Женьки Грибоедова была профессором университета и в наследство оставила ему квартиру в знаменитом месте.