Максим Саблин - Крылатые качели

Получив дипломы, друзья начали осуществлять задуманное. Мягков твердо решил стать писателем и, обмотав шею шарфом, написал первые абзацы романа о безумце-моряке и попугаях-неразлучниках. Красивая Пелагея уехала на Канары. Грибоедов, по протекции знакомых бабушки, устроился в прокуратуру Москвы. Рыжая Кира начала стажировку в крутой американской фирме из рейтинга Chambers Global [5] Международный рейтинг юридических фирм. . Федор с Анной разослали резюме. А Богомолов продолжал трудиться в гадюкинской прокуратуре и выслушивать нотации своей жены Недотроговой.

В конце июня две тысячи пятого года, по инерции студенческой жизни, Федор предложил всем ехать на фестиваль бардовской песни и проплыть на байдарках Жигулевскую кругосветку. Огромная Волга в том месте делала круг, почти соединяясь у села с бурлацким названием Переволоки. Интернет обещал фантастические виды и веселые приключения.

Федор же, никому не сказав, еще имел намерение сделать Анне Миловидовой предложение.

Идея понравилась, и компания друзей, переночевав в Самаре у родителей Анны, приехала на Мастрюковские озера. Весь день они гуляли по лагерю, жужжащему, словно огромный муравейник, слушали бардов, ели приготовленный на углях шашлык, загорали на песочном пляже, пили красное и, немного, белое, а вечером в самом счастливом настроении расселись у костра.

За деревьями, в желтых отблесках небольшого огня плясали бородачи, отбрасывая демонические тени. Мягков с рыжей Кирой – к тому времени уже муж и жена – ушли на дальнюю базу отдыха искать байдарки. Анна со своей мамой и Изабеллой готовили салаты и бутерброды, с ужасом поглядывая на Петра Богомолова. Тот в ковбойской шляпе ползал на коленках вокруг костра и раздувал его так, словно был стеклодувом в десятом поколении. Глаза Петра стали красными, костер пылал, дым всех мучил, бурлящая уха испарялась к звездам, но Петька, как только видел тлеющий уголек со всей мочи снова начинал дуть, и никто его не мог остановить.

Федор, упершись спиной в неудобный пенек, читал мятую лоцию маршрута, помечая карандашом места остановок, и обсуждал с отцом Анны детали сплава. Семен Анатольевич Миловидов был известный в стране альпинист, и Федору было лестно, что тот сидит рядом и запросто общается.

Гриб, глядя в небо, слушал старое радио. Пелагея, подложив руку под голову, лежала рядом на боку, изящно согнув белеющие в темноте ноги. Девушка, несмотря на прохладу, была в коротких джинсовых шортах и красных кедах. Иногда, между разговорами и делами, все поглядывали на белые розовые ступни Дэва Медузова пятьдесят второго размера, торчащие из одной палатки. Отец Пелагеи весь день спал и страшно храпел. Недоумова отправила его следить за дочерью.

Пол Маккартни запел Yesterday. Гриб сделал громче.

С Федором иногда бывало, что он вдруг как будто просыпался и смотрел со стороны на свою жизнь. Так и сейчас песня тронула его, он моргнул и как будто впервые увидел костер, палатки, непонятных людей вокруг – его близких друзей и подруг. Он посмотрел в звездное небо и задумался. Семь лет назад узор в калейдоскопе был совсем другим. Он вспомнил сборы в Италии с лучшими гонщиками мира. Один русский тогда тоже пел Yesterday. «А ведь я не знал, – подумал Федор, – что через семь лет буду сидеть, прислонившись к пеньку рядом с великой Волгой, не знал, что познакомлюсь со своими друзьями и получу диплом лучшего университета страны. Все же мне сильно везет, раз я знакомлюсь с крутыми людьми! – размышлял он. – Что бы ни говорили, жизнь – это чудо!»

Послышался треск ветки. Дэв Медузов выполз на карачках из палатки, потянулся с хрустом и сел на складной ржавый стульчик.

Оглядев сонными глазами поляну, Медузов вытащил из кармана камуфляжных брюк противомикробный гель и протер огромные длинные руки, смазал ноздри оксолиновой мазью и зажевал таблетку от отравлений. Было известно, что в своих карманах Медузов хранил, помимо препаратов от микробов и вирусов, аптечку первой помощи, инструкцию первой помощи, бумажку с именем, резусом, группой крови, списком аллергий, адресом, телефонным номером жены. Также в его бездонных карманах хранился набор фотографий рептилоидов и свисток от акул.

Он был весьма странным типом.

– Зачем вам все это? – вдруг спросил Дэв, поправляя серую кепку с высоким околышем, в которой походил на фрица. – Ну зачем плыть кругосветку? – Он раздвинул мясистые губы и расширил в умилении глаза. – Сделаем вид, что нам интересно, посидим на дорожку и домой. Объясните мне, зачем грести неделю по Волге? Там и течения нет, и опасно, если говорить честно. Я этого ну никак не понимаю, объясните.

Отец Миловидовой, Семен Анатольевич, худой высокий человек с обветренным русским лицом и ясными синими глазами, стругавший новую палку для костра, с насмешливой улыбкой глянул на Дэва, что-то пробормотал в седые усы и не ответил. Остальные, считая Миловидова лидером команды, промолчали.

– Женя, ты похож волосюшками на Роберта Ред-форда! – сказала Пелагея Медузова, ероша рукой густые длинные волосы Гриба, обросшего хуже Глызина. – Ты мой Редфордюшка!

Гриб и вправду походил на Редфорда, только был щуплым и маленьким и мог играть знаменитого «афериста» разве что в сценах, когда тот фотографируется на паспорт. Слова Пелагеи обидели его.

– Я, конечно, Редфордюшка, – ответил Гриб, подмигнув Федору, – но тот, кто научил тебя слову «волосюшки» и всем прочим твоим словечечкам, – болезненно завистливый человек и неудачник. – Он внимательно посмотрел на Пелагею и продолжил: – Кстати, если ты, как обычно, хочешь сказать: «не смей орать на меня», то знай, что слово «орать» – плохой маркер. Так говорят только несчастные жены барабанщиков и необразованные дуры. Прости, не помню, у тебя вроде был муж барабанщик?

– Ты свинячее хамло!

– Ладно, не забивай голову коннотациями! – ответил, улыбаясь, Гриб. – И вообще, почаще используй эвфемизмы! Например, «невоспитанный грубиян» – значение почти то же, а звучит гораздо приятнее. И мужчины, может, полюбят тебя!

Пелагея резко вскочила и пересела к Федору, прижавшись к нему бедром и плечом. Как бы в отместку Грибоедову, громко гоготавшему ей вослед, она стала ласковой с Федором, улыбалась ему, заводила светлые волосы за маленькое ухо, приближала к нему широкую скулу, смотрела на него красивыми блестящими глазами, в которых отражалось пламя костра. Федор шумно расправил речную лоцию и притворился читающим. Женя Грибоедов включил громче радио и сделал глаза, как у лемура.

– Мне ответят, зачем плыть? – спросил Меду-зов, пересчитывая на ладони мелочь.

– Зачем вообще что-то делать? – вспылил Федор.

– Глупо рисковать собой!