Борис Богданов - Простые повествовательные предложения

Есть! Они были на море тогда, под Евпаторией. Деревенька на берегу, возле военного городка. И широченный пустынный пляж, белый с рыжими полосами мелких окаменевших ракушек. Вера на снимке смеётся, поливая его водой. Дмитрий Васильевич, Димочка, закрывается в нарочитом испуге. Как там было здорово! Днём они сидели на пляже, или бродили в полосе прибоя, забыв обо всём. Вечерами, после ужина – салат да арбуз, откуда деньги на изыски? – бродили по обширному солончаку. Поддувал ветер, солнце садилось в мелкое евпаторийское море, четыре минуты по часам. Дима пытался поймать шары перекати-поля, куда там! Однажды, когда штормило, дошли до соседнего посёлка с оригинальным именем Штормовой, ели шашлык. Дмитрий Васильевич и сейчас помнит его вкус. Вера скормила ему половину своей порции. «Я – худею!» – заявила непреклонно, пряча в глазах бесинку. На обратном пути они вымазались как черти в целебной грязи – и шли так до самого дома, а потом мылись во дворе, обливая друг друга из шланга. Дмитрию Васильевичу, он был первый, досталась тёплая вода, Вера поливала от души, не слушая уговоров. Самой пришлось скатываться холодными остатками. «Ничего, согреешь», – шептала она, и Дмитрий Васильевич отнёс её в дом на руках, влажную, в пупырышках гусиной кожи, жарко обхватившую его за шею.

Всё готово было за полночь. Стопка счастливых моментов совместной жизни лежала перед ним на столе. Выбрав самый радостный отпечаток, Дмитрий Васильевич навёл камеру на Верино лицо и пробежался по времени назад, к сегодняшнему дню. Жизнь Веры Николаевны после разрыва оказалась не слаще, кому нужна разведёнка после сорока? Подсмотрев на разных снимках адрес, так вышло: в кадр попали номера и дома, и квартиры, улица тоже оказалась знакома, Дмитрий Васильевич подготовил пухлый пакет.

Внутрь он вложил письмо, из одной строчки: «Прости меня, если сможешь».

Потом выставил шкалу времени в ноль и намертво заклинил рычаг.

Поселение Торжище стоит у подножия холма, что испокон века зовется Торговым. Широкая мощеная дорога спускается к пристани на берегу могучего Сетиса. Из далёких стран, из-за моря пришли по нему купеческие суда. Деловитые работники, ёжась поначалу от предрассветной прохлады, перегружают товар на подводы, приказчики кричат, поторапливают. Неторопливые быки медленно втаскивают череду повозок на базарную площадь. А там!

Солнце ещё только глянуло из-за края дальнего леса красным глазом, а непоседливый людской муравейник уже шумит и волнуется.

Вот рыбаки, окончив ночное бдение, стали небольшим табором чуть поодаль, возле узловатого осокоря. Водная живность обильно грудится на низких помостах, прикрытая свежей травой. Шуршат в корзинах черно-зелёные раки, будущая закуска к молодому пиву. Разевают рты жирные караси, золотясь крупной чешуёй из-под широких листьев лопуха. Их ждёт печь и сметана. Свились кольцами угри, любители ольхового дыма, Лещ да щука, налим да сазан, прочей же серебристой мелочи без счета. В отдельном месте, в угрюмом одиночестве разлёгся сом – патриарх, уныло свесивший усы. И покупатели уже тут, пока рыба свежа.

За низкими изгородями загонов столпился разный скот. Дрожит воздух от блеянья и меканья. Тяжелые коровы равнодушно жуют, смотрят перед собой пустыми глазами. Горячатся скакуны, основательные тяжеловозы неторопливо гоняют просыпающихся мух и слепней.

Тут же обилие птицы, связки кур, откормленные гуси в плетенках, битая дичь.

Лавки зеленщиков, развалы невиданных фруктов, привезенных издалека побаловать детей и девушек-приверед.

Пыль, прибитая было росою, взбивается уже ногами продавцов, покупателей и просто любопытствующих зевак, из тех, что не поленились встать до света. Поднимаясь в воздух, смешивается она с тонкими ароматами благовоний и пряностей, запахами кож и съестного, миазмами отходов и отбросов и многим другим. Поэтому в каждом уголке большого базара стоит отдельный, неповторимый дух.

Людей всё больше и больше. Вот шествует степенно хозяйка, за ней бредёт слуга, сгибаясь под тяжестью корзины с покупками. Стайка подростков пробежала, хохоча; вслед им несется ленивая брань торговца, лишившегося десятка яблок. Девица застыла в задумчивости перед лавкой с украшениями; от серег, перстней, монистов рябит в глазах, но пуще всего притягивает её самоцветное ожерелье. Ох, берегись парень, дорого станет тебе её благосклонность! Что-то обсуждают негромко у лотка с охотничьим припасом мужчины, приказчик с интересом слушает, вставляя иногда несколько слов. Вот ударили по рукам, сделка состоялась, расстаются, довольные друг другом. Молодка придирчиво выбирает отрез среди штук полотна в открытом балаганчике. Её малолетний сын нетерпеливо дергает за подол, тянет к лотку с леденцами.

Лицедеи на дощатой сцене затеяли представление. Зрители подходят, толпятся вокруг, слышны первые смешки, мелкие монеты посыпались в выщербленную деревянную плошку.

Странник прошёл неторопливо. Лет тридцать – тридцать пять, полуденные годы, возраст полных сил и наступления мудрости. Высокий, светловолосый, с небольшой русой бородкой. Наверное, шёл он издалека, одетый в пропылённую свободного покроя долгополую одежду, в которой так удобно путешествовать. В холодный осенний дождь, в зной и мороз мёртвых пустынь, по извилистой лесной тропе или городскими улочками, с миром, а то и укрыв опасную сталь среди складок.

– Странно, наставник Тимофен, – молодой парень в форме Белого Легиона и лычкой ученика на рукаве обернулся, глядя вслед уходящему страннику.

– Что такое, Ивай? – его спутник, пожилой мужчина, чтобы не сказать старик, с готовностью остановился, опираясь на тяжёлый боевой посох. Если бы не одинаковая форма Белого Легиона, двоих можно было принять за отца и сына. Оба горбоносые, ширококостные, рыжие, только шевелюра младшего горела рассветных огнем, а старший был уже скорее бел, чем красен. Лицо Тимофена обезображивал старый рубец, от переносицы к мочке левого уха, черная повязка прятала пустую левую глазницу, а плечи и спина готовились вот-вот проиграть схватку со временем. Ивай же был кожей чист, спиною прям, и видно было, что бурлит в нём молодая сила, готовая рвануть наружу при первом же случае. Но, конечно, не были они родичами. В Легионе, как известно каждому, близкие родичи вместе не служат. Чтобы родство не застило глаз в тяжелый миг, чтобы не выделять соратников из общего числа. В Легионе все браться.

– Странный, говорю, человек, – начал объяснять Ивай. – Идёт, видно, издалека, устал, а в харчевню не зашёл, рук не умыл, пошёл дальше в гору. Зачем?

– Забудь, коли человек, – Тимофен закашлялся, запёрхал. – Пыльно-то как… Что к полудню-то будет? Забудь. Что тебе люди? Оставь их стражникам. Кхе-Кхе… Напомни лучше, испытуемый Ивай, что говорит Закон о сути служения?