Борис Богданов - Простые повествовательные предложения

Тимофен только кивнул. Занятый мыслями о возможном поветрии, он сумрачно оглядывал зал выбранного ими кабачка.

Торговый день был в самом разгаре, и посетителей в харчевне было немного. Вот ближе к вечеру, когда большая часть товара будет распродана, а сделки заключены, потянется народ. Кто обмыть удачную покупку, кто закрепить за столом сделку, а кто просто, передохнуть и перекусить перед дорогой домой.

– Клянусь, наставник, – разглагольствовал Ивай, заедая выпивку мелкой сушеной рыбкой, – у меня сегодня особенно хорошо все получается. Иду, а что-то вроде как под руку толкает: «Туда смотри, там проверь!» И точно! Там шкода и сидит. Ни разу сегодня не ошибся! Знакомо тебе такое чувство, наставник? Все в Легионе так умеют?

– Эээ… Как? Под руку, говоришь? – Тимофен оторвался от принесенного цыплёнка. – Не знаю, не встречал. Хотя, по-разному в Легионе нечисть чуют, у каждого свой секрет.

– Значит, это будет мой секрет, – Ивай взъерошил волосы. – Наставник Тимофен! Ты зачтешь мне урок?

– Посмотрим, погодим, день-то ещё не кончился. Успеешь глупостей наделать. Самые ошибки под конец случаются, когда уж хвост удачи видать. Вот о чём помни!

– Нет, наставник! Уж я не ошибусь, – мечтательно прикрыв глаза, Ивай словно прислушивался к чему-то внутри. Улыбка осветила его лицо. – Хорошо всё будет! Чувствую – ждёт меня в будущем удача! Всё сделаю, но не буду в Легионе последним человеком! Выжжем зло, выкорчуем под корень!

– Ты что, парень?! – Тимофен поперхнулся. Слёзы брызнули из глаз. Откашливаясь, отплёвываясь, он сипел задушено. – О чем заговорил, как заговорил… Никогда ты зло не изведёшь! Прослушал, что я про отражения и образы говорил? Их-то извести можно, а само зло как? Пока в людях злоба и зависть есть…

– Людей надо исправить, наставник! – Ивай и не думал отступать. – Наказать злых, образумить завистливых!

– Как? – Тимофен буравил ученика единственным глазом. – Люди – разные. Где разница – там и рознь, где рознь – там зависть и злость. Вот шкодам и пища.

– Объяснить, научить…

– Вот, к примеру, мы с тобой: ты юн, я немолод, ты ученик, я мастер, разные совсем. Научишь меня, как помолодеть?

– Должен быть способ! Мечтаю о…

– Замолчи! Нечего о таком грезить. А уж говорить и того более. Выйди-ка наружу, глянь, тихо что-то…

Странник говорил негромко, но получалось, что его слышал каждый в собравшейся толпе. И каждому, кто слушал, казалось, будто только к нему обращены эти простые, обычные, но ставшие вдруг удивительно важными слова. И каждый в толпе видел, что только на него смотрят усталые, добрые и нечеловечески мудрые глаза проповедника. Они заглядывали в самое нутро и заставляли сердце сжиматься в ожидании главного. Если сейчас странник позовёт – вся толпа, что застыла, боясь пропустить единое слово, качнется и побежит вперёд, как один тысяченогий зверь, услышавший голос давно отсутствовавшего хозяина. «Только позови!» – надеется каждый. – «Дай высокую цель, и я сделаю всё, что прикажешь!» Размести по брёвнышку города, запрудить Ерепень трупами врагов, залить поля их поганой кровью! «Только назови его имя!» – жаждет толпа, готовая жечь и убивать, но строить и создавать Во Имя – готовая тоже.

– Погоди, Ивай, не беги так, – Тимофен боролся с кашлем и одышкой, пытаясь угнаться за учеником. Базар, несмотря на раннее еще время и погожий день, был пуст. Дико смотрелись прилавки, лотки и открытые лавки с завалами товара, но без единого человека. Ни продавца, ни приказчика, ни любопытного зеваки. Ни даже воришек на промысле, что обычно внимательно следят, не оставил ли кто товар без присмотра. Повисли бессильно ставни лавок, пыль клубилась в центре торговой площади, лицедеи забыли плошку с последним пожертвованием. Так и лежит она, поблёскивая остатками глазури и парой серебряных монет, а рядом крутится пыльный смерчик.

– Ох, не к добру это всё, наставник, – Ивай озабоченно вертел головой. – Где же видано, чтобы так всё побросали? Дождь сейчас пойдёт, испортит товар.

Когда легионеры подошли к месту проповеди, небо над Торговым успело затянуть тяжёлой мрачной тучей. Подвывал холодный ветер, норовя залезть под платье, но собравшиеся не замечали неудобства. Не заметили они и Ивая, раздвигавшего толпу грудью.

– Вера творит. Поверьте – и будет так, – убежденный голос проповедника достиг каждого.

– Так будет! – слитно откликнулся людской строй, и призрачные величественные храмы вознеслись вокруг, подпирая куполами и шпилями небо.

«Будет так»: – шепнуло что-то в сознании Ивая, и жарко запылали перед его глазами костры Инквизиции.

– Величие духа невозможно без веры, – продолжил проповедник.

– Невозможно! – повторила толпа, и упали полотна, скрывавшие до времени прекрасные скульптуры. Художник бросил последний мазок на холст, перед которым в благоговении склонятся поколения.

«Невозможно», – согласилось что-то, и Ивай увидел, как побежали одетые не по нашему люди, тщетно спасаясь от огня и меча осиянного истинной верой воинства. Ударила сталь, полилась первая кровь. «Её будет много!» – укоризненно сообщило что-то. – «Не допусти этого!»

– Я не допущу… – шептал Ивай, отодвигая с дороги завороженных слушателей. – Я спасу!

– Не ходи! – просипел сзади Тимофен, борясь с удушьем. – Погибнешь…

– Ты еще будешь гордиться мною, наставник, – Ивай заботливо усадил старика под акацию. – Жди меня тут. Всё будет хорошо.

Молния разорвала небо, первые капли дождя ударили по спинам и головам, вода потекла по лицам. Этого не заметил никто, а если и заметил, то не обратил внимания.

– Вера движет горы, – продолжал говорить проповедник, ласково оглядывая слушателей. – Она опора ваша и защита, она броня вашей души…

– Броня, – зачарованно выдохнули люди.

– Скажи мне, человек, – ухватив рукоять сабли, спросил вставший рядом Ивай, – защитит тебя вера от острого железа?

– Твоя вера защитит меня, солдат.

«Чего ты ждёшь? Убей!» – сабля толкала в мокрую ладонь. Ивай думал. Странник улыбался, высматривая что-то поверх людских голов. Внезапный дождь кончился, и надеяться Тимофену стало уже не на что: яркий солнечный луч осветил землю, но никуда не делась чернота, сгустившаяся вокруг двух фигур, что стояли у валунов. Язык тьмы, словно пробуя на вкус, постреливал, оглаживая поочередно проповедника и Ивоя. Блазник выбирал.

Шесть часов до столкновения.

Четыре часа до окончания плановой эвакуации.

Удивительные метаморфозы происходят со временем, когда стоишь в очереди. Чаще всего оно тянется, как резиновое, стекает каплей густого мёда по стеклянной стенке, и только регулярная смена цифр на большом электронном табло доказывает его ход. А в конце дня недоумеваешь, куда же подевались часы, проведенные в огромном помещении аэропорта, а ныне эвакопункта, заполненном шарканьем тысяч ног и тихим шепотком соседей. Ушли, растворились в ожидании – и вот уже пора укладываться спать здесь же, на ленте транспортёра, обняв взвешенный и промаркированный груз. Пройдут считанные минуты, раздастся негромкий звонок, и лента дёрнется и проедет несколько метров, приближая ожидающих к пандусу. Значит, для передних началась уже посадка, значит, в противоположном конце зала места на транспортёре заняты новой порцией невольных пассажиров, еще оживлённых, обсуждающих процедуры идентификации, оформления, переодевания в полетные комбинезоны, проверки и упаковки багажа. Сколько маленьких трагедий переживается сейчас там! Список разрешённых вещей утверждён раз и навсегда, и нет из него исключений! Никаких альбомов со старыми фотографиями, никаких сувениров из прошлой, счастливой жизни. Всё лишнее, составляющее смысл обыденности, остаётся в зоне фильтрации. Документы, пара цифровых кристаллов с любимыми книгами и фильмами, запасной комбинезон и, самое главное, билет. Он же памятка по эвакуации. Люди возятся, устраиваясь. И опять наступает тишина, нарушаемая иногда только сонным плачем ребёнка.