Сергей Софрин - Не оставляй ведьму в живых. Цикл романов «Легенды Фонарщика Лун»

– Здесь давайте разберемся с вашими пожеланиями детально. Начнем с чая. Для чего нам следует его заваривать неким «правильным» способом, и какое он после будет иметь отношение к работе?

– Мы все время кипятим чай на походной газовой плитке. Это неправильно и не эстетично. В лесу у палатки чай следует заваривать на костре, ибо «с дымком» он намного вкуснее и ароматнее. От него поднимается настроение, пропадает усталость и обостряется интуиция.

– Занятно вы мыслите. А зачем нам впотьмах лазать по кустам?

– Вполне естественным будет предположить, что Картер работал в сумерках или по ночам. Тайник он тоже оборудовал в это время. Можно попробовать встать на его место.

Барон согласно склонил голову на грудь, довольно кхыкнул и вновь обратился к собеседнику:

– Ну, тогда я не премину задать вам еще вопрос: что вы думаете о нападении собак? Оно было случайным, или стаю кто-то на нас натравил?

– Насколько мне известно, собаки организованно нападают на людей в трех случаях. Случай первый: в период собачьей свадьбы. Тогда кобели агрессивны, потому что демонстрируют свою силу и решительность суке. Случай второй: собаки одичали, и голодная стая охотится на волчий манер, потеряв всякий страх пред людьми. Случай третий: собаки что-то охраняют, и их за это поощряют кормом. К нам два первых случая отношения не имеют. Течной суки в стае не имелось – кобелям не перед кем было выпендриваться. Мы не в сибирской тайге, собаки не истощены и голодом не измучены, на людей бросаться у них повода нет. Выходит, псы охраняли вверенную им зону и делали это добросовестно. Их на нас натравили.

– А бешенство?

– Бешеные животные в стаи не собираются. Из-за болезни они меж собой ни за что не поладят.

– Каким способом их могли на нас науськать, и кто это сделал?

– Не знаю. Чтобы вызвать у бродячей своры беспородных псов подобную дикую ярость, нужно сотворить с ними нечто особенное. Весьма особенное…. И куда они исчезли потом? Их за четыре дня ни разу не видели – ни мы, ни секьюрити из оцепления. Мистика какая-то…

Марат встал с раскладного стульчика и начал собирать с земли для костра валежник, стараясь ограничиваться тем, что попадался ему в радиусе света.

– У меня тоже к вам вопрос есть, учитель. Могу я его задать, пока будет разгораться костер и кипятиться чай?

– Задавайте…

– Мы в зоне работаем вдвоем, чтобы к конфиденциальным данным и необычайным артефактам непосредственный доступ имело как можно меньшее количество людей, верно?

– Естественно. Думаю, вы сами это с самого начала знали. Так в чем вопрос?

– Когда меня приглашали на работу в «Эверест», со мной беседовал руководитель отдела кадров, который был осведомлен о дневнике Виндхаузера. Мог начальник кадрового сегмента института знать о существовании секретного документа такого уровня?

– Нет, Аристарх Маратович. Это исключено. Я осведомлен о манускрипте Виндхаузера потому, что сам участвовал в его поисках. С вами проводил собеседование кто-то, имевший прямое отношение к делу или тот, кто непосредственно решил взять вас на работу. Возможно, он таким образом составлял себе о вас мнение. Но я вам этого не говорил…

Похоже, по воле Барона между ними случился момент интеллектуального равноправия, закончившийся ценным подарком со стороны его инициатора.

Еще до разлития кострового чая по кружкам эпизод себя исчерпал, и найденная ими потом в ворохе валежника захоронка Картера зачлась на бонусный счет Марату с немалыми оговорками.

Находка никак не помогла следствию. Лопату, заступ, винтовой домкрат, два аккумуляторных фонаря, два оцинкованных ведра, ножовку, топор и мотки веревок даже не передали для анализа в лабораторию – копатель на всякий случай после работы вымазывал их смесью глины, ила, песка, дерновой земли и солярки из хранившейся тут же пластиковой канистры. После этого что-либо анализировать было бесполезно.

Давно Роберту Грачине не приходилось так обильно потеть и крепко напрягать свои дряблые мышцы. Очень давно… Лет двадцать его толстый зад и индюшачьи ляжки не ощущали под собой ничего жестче кожаного сиденья кабриолета или гобеленовой обивки любимого кресла. Легкие отвыкли качать воздух в ритме чардаша, хорошо воспроизводя лишь меланхолию полонеза, помогавшую вдыханию сигарного дыма и не мешавшую проталкиванию по пищеводу бессчетных яств. Жирных кушаний, оборачивавших его сердце и печень изрядным слоем нутряного сала, забивавших сосуды холестериновыми бляшками и мучивших желудок бесконечными несварениями. Теперь сердце и легкие норовили с хрустом лопнуть, а перегруженный кишечник грозился вытолкать свое содержимое наружу. В ослепших от притока крови глазах беглеца вспыхивали желто-зеленые световые пятна, и лишь горный склон позволял ему правильно определять направление движения, чтобы случайно не крутануться в ночи на сто восемьдесят градусов и не выскочить прямиком навстречу преследователям.

Что здесь недавно произошло? Почему горбатый карлик так взбеленился, услышав от гадалки про белую русскую курицу, готовую вот-вот громко произнести слово Господне, которое лишит коротышку наследства и освободит от рабства? Цыганка и не такую чушь несла своим клиентам, чтобы отработать полученные вперед денежки. Им это всегда нравилось. Публика обожает невразумительные предсказания, позволяющие толковать себя на разный лад. Для ворожеи нагромождение витиеватой болтовни с подарочным сертификатом человеческому воображению – самый беспроигрышный вариант в бизнесе….

Или карлику слова гадалки не показались туманными…?

А что бы случилось, не будь у Роберта детской привычки прятаться в бабушкином шатре за гобеленом и подслушивать потешные беседы бабуси с посетителями? Что? Он бы лежал сейчас в оранжевом свете электрических гирлянд с перерезанным горлом, как Петр Каринка, или тлел бы в костре, как его младший сын, успевший выскочить на улицу с ружьем, да так и не взведший курки старого отцовского дробовика? Труп Роберта оставили бы валяться в пыли и ворохе одеял среди коченеющих тел соплеменников в ожидании утреннего вороньего пира под завывание таборных собак? Господи всемогущий…!

По спине беглеца продрался колючий ледяной озноб, его горло внизу сдавил широкий стальной ошейник, в коленях толстяка возникла предательская немощь. Цыган заплелся ногами, со всего маха шмякнулся на округлый живот, как пресс-папье перекинулся через него вперед и впечатался лицом в землю, набив себе в рот горького мха и высадив о камень верхний резец вместе с золотым фиксом. Совсем не чуя боли, отплевываясь кровью, хватаясь руками за кусты, задыхаясь цветочной пыльцой и путаясь в папоротниках, он, сначала не разбирая пути, полз, а потом поднялся и опять побежал, чтобы как можно скорее убраться из леса, в котором сегодня ночью поселилась смерть.