Игорь Олен - Инкские войны. Incas

Хозяин, спровадив гостя, начал амурничать, но заснул. Девушка выскочила во двор. Кручи рвались к созвездиям… Вон дом любимого, вниз от площади… Уай, зачем пришли инки и её отдали старой пьянице?

– Чача! – днём наставлял Римаче. – Сеяли мы Великому пашни. Славно! Будем делать дорогу: ближе к нам станет Куско; войско поспеет, если нас кто обидит. Завтра с рассветом всем на дорогу, и будем строить!

Темень сгустилась, и псы молчали, не видя Лиса… Некогда не было в Луне пятен, вся была светлая. Воспылав страстью, Лис, спрыгнув с тучи, бросился на неё, приклеился, и с тех пор они вместе, шавкам на зависть. Нынче же псы молчали, ведь Луны не было.

Тени скользили. Сиа впускала их. Кáвас встречал их и пересчитывал. В очаге тлели угли.

– Тридцать здесь. Все.

Он вытащил золотой Клубень. Все повалились плача:

– Здесь он!

– Родитель!

– Землю Сосущий!!

Приветили вслед за тем птичье чучело, вытащенное из тряпок и почитаемое вторым кумиром.

– Тучегонитель!

– Бог!!

Дёргая крыльями, кондор, танцуя, пел:

Ответствовал писк:

Боги всплакнули. Зрители утирались ладонями.

Кондор вознёсся и захрипел:

Мужчины молили:

– Не улетай, Тучегонитель! Не уноси ты Землю Сосущего!! Ты не трусы!

Кáвас, приблизив богов к уху, вёл:

– Говорят: завтра делать дорогу, вам дадут кирки, вы бейте инков! И говорят: знак подаст человек с двумя крыльями за спиной. Говорят: в Снежной Крепости и в Селении Кондоров будут бить инков. Ждите.

Как все ушли, Кáвас шлёпнулся возле идолов, изнеможенный пением и спинной болью.

Утром люд вытянулся вдоль склона. Кирки кололи скалы. Вздрагивали концы пращей, стянутых, по обычаю чача, вкруг головы; от пота чернели робы. Молчание прервалось запевом:

– Айау хайли! Айау хайли! Йэх, топорами! Йэх, камень в пыль! Йэх, попотеем, потрудимся!

Древоухие кéчуа – инкский имперский народ – с пиками и щитами бдели. Градоначальник щерился: «Славно трудятся и поют. Вникли в блага, что дают инки!» Из сумочки, что висела на локте, он вынул коки, чтоб угостить старцев óбщины и курак. Мáйпас кланялся и заискивал:

– Кока вкусная! Наш Римаче – вождь Папамарки!

Вдруг длинный Пипас, кутанный в плащ, вскричал: – Тýпак Инка Йупанки, хайли-ахайли!

– Знаешь речь руна-сими! – инка-по-милости пошутил, ведь длинный курака был туп, считал он. – Ты завернулся в накидку, как лама в шерсть, – кончил он.

Рассмеялись.

– Нельзя без дорог! – учил он. – Пипас и Мáйпас мелкие господа, им хватит стёжки. Мне хватит троп. Ясный День, иль наместник Востока, иль управитель наш – великие господа, им дай дорогу.

Мудр инка-милостью, знает тайны! Будет дорога как цепь окраине, свяжет её с империей. Словно обвал, засыплют бунт древоухие. А дороги последуют дальше – к логову Ханко-вáльу, мятежника, убежавшего на Крючок Урубамбы, и до иных стран. Градоначальники будут там нарасхват!

Пики, вырвавшись из туманов, ткнулись в высь. Мыслилось, что низины – чернь, склоны, один над другим, – кураки, Солнце над всеми – сам Титу Йáвар, кой и возвысил предков Римаче… Славно бы вознестись ещё выше некиим снежноострым пиком! С глобальных дум восхотел он виньáпу (хмельной напиток) и ушёл в Папамарку.

Чача вдруг Мáйпаса заплевали. Пипас, сбросив плащ, выставил крылья кондора, подавая знак.

– Ай-я-я-я!! – вопил Кáвас, приковылявший на костылях с пращой.

Чача бросились на солдат; кирки стучали в шлемы. Кéчуа пятились, но когда покатились в них валуны, рассыпались, и мятежники стеклись к крепости. Древоухие защищались там от снарядов, сыпавших из пращей повстанцев. Девушка, видя, как милый бежит на приступ, прошла с ножом к инке-милостью. Взвизгнул Римаче, чувствуя боль в руке, и убил её. А потом подвёл к крепостной стене жён с детьми Пипаса.

– Сброшу, если вы не уйдёте!

Женщины с малышами попрыгали не дослушав.

В крепости струсили и решили Римаче сдать, порвав ему прежде петли ушей « длиной в бóльшую четверть вары (83.5 см) , а толщиной в полпальца », и удивительно, что « такой мизер мяса, коим кончалось ухо, мог так растягиваться, что вмещал в себя украшение, формой и величинами походившее на предобрый круг гончара, ибо вставки, что помещали в петли… уподоблялись кругам гончарным ».

Но… взвыли раковины; в селение ворвалась рать с пиками и щитами. В красных носилках был Виса Тýпак, многомогучий, сын Солнца, волей Великого управляющий Чачапуйей. Чача пленили, выстроили на площади. Молодой ещё, Виса Тýпак, спрыгнув с носилок, выбросил, сдвинув брови:

– Бунт?! Убиваете?! Ламью жизнь возвращаете?!

Трепыхая огромными золотыми ушами, он стал дробить лбы пленных. На пятьсот пятом казнь кончилась.

В крепости Виса Тýпак сел в конце скатерти с ламьим мясом, фасолью, водкой и обнажил из-под шлема стриженную под ноль голову, стянутую многоцветной, как и у всех пачакýтековых чад, тесьмой. Волос ближних к нему пятитысяцких перетянут был тесьмой чёрной, спускавшей к виску жёлто-красные нити. Тысяцкие, уступая размерами и тесьмы, и ушных вставок, кучились на другом конце. Сыновья Солнца пили.

Градоначальник, взяв чаши, встал.

– Милости! Ведь при встрече…

Но Виса Тýпак пнул его. – Бунт?! Повторится впредь – казнь! Не бабы!! Выбери злых, их выселим на другой край света, в Чили. Слово Великого! Пью с ним! – он сел на корточки лицом к югу выпить, чем вызвал трепет, так как могли это только лишь родственники монарха (к ним Виса Тýпак и относился в качестве сына не от какой-нибудь там наложницы, а от пальи высшего ранга).

В сумерках чача отправились погребать тела в льдах ущелья, где, взявшись зá руки, хороводились.

А Римаче их совестил:

– Что сделали? Небо в тучах, Солнце не хочет вас. Плачет добрый могучий наш Благодетель! Скольких вы загубили кéчуа, преданных, верных! Но Господин вас любит. Переселяет вас в Уюни, в пустыню. А в Папамарку придут жить кéчуа 20 20 Этот народ, генетически и политически связанный с инками, стал основой империи, проводником инкского господства. Лишь кечуа, за небольшим исключением, возводились в ранг инков по привилегии (милости) и образовывали штат слуг инков крови. Знак отличия кечуа, кроме прочего, былы круглые деревянные вставки в мочках, откуда прозвище «древоухие». . Выберем же достойных переселиться!