Игорь Олен - Инкские войны. Incas

Старейшины отобрали «счастливцев».

– Кáваса оставляют? – бросил Римаче, ощупав склеенные ушные петли. – Он бунтовал?

– Нет.

– Таклей размахивал, песни пел…

– Кáвас увечный стал, мирный.

– Вот как? – градоначальник хмыкнул. – Пусть будет сотник. Будет рассказывать: я упрямился, не хотел подчиняться. Инка Римаче, инка-по-милости, поучил меня и побил, поэтому я верный…

Господ назначали из тех, кто являл себя « благодетельным, другом общему благу ».

Чача стекались к тракту. К беглецам строги: стукнет дубинка – и череп вдребезги, в палаче – власть Инки. Много стран видели чача: Ванка и Вамачуку, Чанка и Вакрачуку… Каменные города на склонах средь пастбищ, садов, террас… Акведуками нистекала вода с вершин.

«Набольший Господин – бог».

«Ростом до звёзд!»

«Сто мешков ест зараз!»

«Ходит: шаг – в Чачапуйе, два шага – Чили!»

«Горища та – его шапка!»

Вдруг конвоиры теснят всех; мчит голубой вихрь носильщиков с кем-то сгорбленным и с сигарой в зубах.

«Узнал?» – «Глаз старый, я не узнал». – «Вáман Ачачи, брат Благодетеля, и он также наместник Севера. С ним в поход ходил!» – «Хвастай! Я буду хвастать, с кем я ходил: с Кáпак Йупанки, понял? Брат Пача Кýтека! Воевал я с ним чинчей. Люд такой, что теперь всё от Куско на север звать Чинча… Стой, чача! Стой!!.. Про чинчей? Жили у моря и врали: бог Чинчакáмак, мол, сильней Солнца. Мы и пошли на них. Горцы – мёрли мы в их пустынях. Проснёшься, бывало: Чилька! Нет Чильки, высох. Калька! Мёртв, высох Калька. Костры из тел жгли, еду варить! Ныли: Солнце не хочет наших побед и жжёт нас. Кáпак Йупанки гаркнул: я вас, предатели!.. Пошло много, но в песках померли… Чинчи напали, вёрткие! Ткнут дротиком и хохочут, что тебе больно. Их проткнёшь – грызут древко, визжат, как кролики. После битвы нас тысяча лишь осталась. Сели в пустыне, ни взад-вперёд, потому как для приступа сил нет; трусов Кáпак Йупанки у бездны ставил и говорил: вниз! нога в ногу марш!»

Каждые три луны рать сменялась, разрушенные каналы не обводняли полей, враг « утратил часть гордости ». Наблюдая сие, генерал инков Кáпак Йупанки вздумал, что может статься, что « милосердие для врагов обернётся против своих, если те заболеют, чего боялись от сильной жары земли ». Он направил врагам послание заявив, « что он выполнил волю Инки, кто его брат, которое в привлечении чинчей миром, а не войной; но, так как чем больше те получали… тем хуже делались, говорит, что, если чинчи откажутся сдаться в течение пары дней, их кончат ножами, земли их отдадут новым, кои придут ».

Экскурс в прошлое приведён ради отдыха перед сценами знойными и жестокими, поелику уносимся в страны чудные и не ведающие инков.

Солнце скатывался в океан, бивший в берег. Люди с циновкой на ягодицах, в синих шнурах от талии и до шеи, вздымали ложе, в коем в обнимку – мальчики, схожие, будто капли.

Вычурны их наряды!

Вот шапка каждого: антропоморфная голова с клыками, злыми глазами из бирюзы, свергавшая из затылка перья, никла над тварью, убранной лентами; зев её изливал сноп змей, обкладывавших пумью пасть, которую рвали когти и под какой спускались на основание, с вырезанными рожами, завитушки; весь этот хаос был в изумрудах, схваченных золотым кольцом.

Шапка сложна, конечно, – жизнь Тумписа много сложней!

Продолжим. Пухлы ланиты мальчиков, синим обведены их очи. Кожаные нагрудники шиты золотом с женским портретом в центре. На поясницах – по ягуаровой шкуре; выше врезаются в пухлую плоть кольца. Убраны газом ляжки. Пропущенная меж бёдер и через пояс лента, вся в бахроме, спускается до напяточников из золота. Ручки скипетров на коленях мальчиков были карлами из электрума, изрыгавшими снопы нитей.

Поодаль – мужи в тряпках схожих, но поскромней: с шнурами чёрными вокруг торса, с шкурами на задах пумьими; головы у всех острые. Были женщины, тучные и грудастые, в узких юбках и с ожерельями да браслетами где возможно, все косоглазые, с пуком чёрных волос на темени. Были воины в фартуках, с пиками с золотым шаром на древке вместо эфеса.

Волны шумели, люди зевали.

– Тýмпальа Первый, – рек правый мальчик, – я хочу во дворец: смотреть танцы, смаковать вина.

– Нет, Тýмпальа Первый, – ответил левый. – Здесь хочу находиться.

Оба насупились.

От мужей отделилась личность телом сухая и хитроликая; сев на пятки, устроила из рук створки раковины.

– Я, смерд, квакну?

Мальчики покосились.

– Чадо волноукрашенной Матери-Моря!! – запричитала личность. – Срок, чутко вслушавшись в говоримое, слитодвойственной мыслью извлечь суть, как извлекает его из утробы врага меч-рыба! Шесть лун миновало с дня, что великий батаб твой Кóхиль отметил уходом в Куско. Внемли же, о Синекровый, что Кóхиль пишет. – С движением вдруг взялась дощечка. – « В день три Жары, год Сак-Кими двойственной эры, Туна был в Чачапуйе. Тамошний глупый батаб пил вино, болтал. Я понял: два халач-виника в Четырёх Сторонах – но не слиты, как ты, в едином. Был в Чачапуйе бунт. Но зряшный. Инки идут на север; в Киту целят копьё… А после? О, ты, Четыре-Ноги-и-Четыре-Руки, один халач-виник! Послов в Киту врать-подстрекать направь! Ел окунь окуня – но краб доел: обоих!»

– Всё! – велел левый мальчик. – Хватит. Домой!

Носильщики шли мощёной дорогой, а свита сзади. В роще – лачуги с крышами из травы. Чернь валилась в пыль с криками и воплением:

– Хун-Ахпý и Шбаланке!

– Убейте! – бросил вдруг левый мальчик, тыча своим жутким скипетром. Офицер побежал и убил одного из черни.

За белоснежной стеной на площади были стелы – перед дворцами, ставленными на плитах, очень высоких и белоснежных, Вверх вели лестницы, узкие и широкие, без перил и с перилами, но крутые. Главный дворец – плосковерхий, с многими входами – затмевал вид прочих. Бурной и фантастической лепкою тяжелели фасады.

Вставши из ложа, двинулись мальчики, общие тазом и обнимаясь к удобству. Это был Синекровый (Тýмпальа Вечный, Тýмпальа Первый), проковылявший сквозь главный дворец и сад в сумрачный синий зал.

На тумбах – лампы. Газовой ширмой крылся помост с установленным ягуаром красного дерева. Фавориты, наложницы и наложники, кинулись к царю с чашами. Ведь, « помимо чванливости », он к тому ж « отличался дурными склонностями, изнеженностью и имел много женщин и содомитов » 21 21 Культура Великого Тумписа, родственная майяской, являла антагонизм меж кучкой правителей и народом. Дворцы возвышались среди лачуг. Жречество создало календарь, превосходящий Григорианский, простолюдины же обрабатывали поля заступами. Эволюция замкнулась в оккультных науках и в сладострастии, предвещавших упадок. .