Игорь Фарбаржевич - Зеркальный бог

Стрешнев только показывал рукою куда-то наверх.

– Она… – бормотал он. – Это она…

– Кто она?! – удивился Привалов, тщетно пытаясь увидеть то, что разглядел Стрешнев, и чего он сам не замечал.

– Ия… Муза Талия… Жена моя!.. – выдохнул Сергей Ильич и рухнул в объятья друга.

Тот растерянно огляделся по сторонам и, заметив внизу стрешневскую коляску, отчаянно замахал кучеру, но Харитон и сам уже бежал со всех ног.

– Хватай барина да вези-ка домой, – посоветовал Привалов. – Худо ему очень. Видать, умом тронулся.

Поддерживая Сергея Ильича с обеих сторон, спустились к экипажу.

– Виданное ли дело: каменную девицу признать своей женой, – кивнул Привалов в сторону мраморных богинь.

Харитон тоже мельком глянул на них и вдруг прошептал, быстро перекрестясь:

– Господи!.. Никак, барыня Ия Кузьминишна!..

На следующий день Стрешневу по просьбе Привалова нанес визит доктор, который был тут же отправлен восвояси. Это укрепило Александра во мнении о болезни друга. По городу проползли слухи о тяжком нездоровье Сергея Ильича.

Прошла неделя. Стрешнев почти не вставал с постели, о чем-то все время напряженно думал.

Наконец, в первое воскресенье, под вечер, он поднялся с кровати и позвал челядь:

– Филька! Васька! Чтобы к ночи были готовы. Поедем в город. И никому про то ни слова!..

Сергей Ильич велел им взять с собой крепкий длинный канат и несколько больших покрывал. Харитону же приказал снять с дуги колокольчики, а перед городской заставой свернуть.

– Через лесок, что ли? – удивился кучер.

– Именно, – ответил Стрешнев. – И тем же путем обратно.

– Ох, не застрять бы, барин! – с тревогой покачал головой Харитон. – Дорога, сами знаете: сплошной кисель. А возле оврага, не дай Бог, и вовсе завязнем.

– Делай что говорят, – холодно буркнул Сергей Ильич.

– Воля ваша, – обиделся Харитон. – Только после не извольте сердиться.

Как только часы в каминной пробили полночь, коляска с закрытым верхом спешно выкатилась со двора.

Весь день шел дождь, а к ночи еще и ветер поднялся. Стало сыро и промозгло. Настроение у слуг был прескверным.

– Может, вернемся?.. – вновь проворчал Харитон.

Сидящие с ним рядышком лакеи с надеждой прислушались, что ответит хозяин из-под кожаного навеса. Но тот молчал, закутавшись в плащ. Тяжело вздохнув, Харитон стегнул вожжами лошадей, и те нехотя припустили трусцой по темной вязкой дороге.

Обогнув городскую заставу и мостом перебравшись через Белоглинский овраг, они ехали к Театральной площади. Газовые фонари тускло освещали улицы. Стрешнев мысленно благодарил Бога за посланную непогоду. Вокруг не было ни души, лишь изредка тявкали из-под ворот сонные собаки. Да и то их голоса, почти что не были слышны из-за сильных порывов ветра и шума дождя.

К счастью, театральные светильники из экономии оказались погашены. На голове Музы Комедии красовался венок из роз, а сама она была изображена в развевающемся платье. Теперь, при сильном ветре, оно казалось настоящим и очень легким!

Читатель, конечно же, разгадал опасную затею Сергея Ильича. Но слуги по-прежнему ни о чем не догадывались.

Стрешнев поднес ладони ко рту, ибо голос его с каждым порывом ветра относило в сторону, и криком велел своим лакеям нести покрывала.

– А ты, – обернулся он к Харитону, – привяжи канат к запяткам коляски!..

Подойдя к скульптуре, Сергей Ильич сам начал крепко обвязывать статую другим концом каната. Филька и Васька очумело посмотрели на него.

– Убьетесь, барин!..

– Молчать! – гневно закричал он на них. – И пошевеливайтесь!

Слуг взяла оторопь. Но опасение, что театральный сторож может застукать их в самый неподходящий момент, заставило тотчас же броситься помогать хозяину.

Когда канат был привязан, а покрывала приготовлены, Стрешнев приказал Харитону отъезжать. Сам он встал с поднятыми руками возле статуи, чтобы тут же поддержать ее, когда Талия оторвется от пьедестала.

Канат сильно натянулся, казалось, он даже зазвенел на ветру. Статуя покачнулась…

Внезапно молния расколола небо на две части. Ярчайшая вспышка ослепила похитителей. Над головой, что есть силы, ухнул громовый раскат, эхом отозвавшийся за городским садом.

– Небо за воровство гневится! – крикнул Филька прямо в ухо Ваське.

Тот не успел ответить, как вторая молния разорвала непролазную тьму и с треском чиркнула по статуе. Тысячи искр брызнули во все стороны, жаля руки и лица, словно разозленные пчелы.

Слуги лихорадочно крестились:

– Господи! – причитали они. – Не убий! Пожалей! Прости!..

И тут, с третьей вспышкой, озарившей небесный простор, все увидели, что на руки мужа падает бесчувственная давно пропавшая молодая барыня.

– Ия! – закричал Стрешнев, обнимая ее. – Душа моя!

Глаза женщины были закрыты, она часто дышала. Сергей Ильич укрыл ее своим плащом и отнес в коляску. Комическая маска выпала из тонкой руки прямо под колеса, а бубен, что был в другой ее руке, – зазвенел, подпрыгивая по ступенькам театра.

Слуги с вытаращенными в темноте глазами без конца повторяли молитвы.

– Гони что есть силы! – крикнул Стрешнев Харитону. – Через заставу!

И на этот раз Бог миловал: проскочили они заставу без приключений, и теперь, скрипя рессорами, уже мчались по знакомой дороге домой.

Слуги, стуча зубами, перевели дух. Их одежда промокла насквозь, а руки окоченели. В кромешной тьме тонули и звезды, и лица похитителей. Лишь по мятному запаху скошенных трав можно было определить, что едут они через луга. Лошади были опытные: сами несли коляску домой, замедляя бег на поворотах.

Была глубокая ночь, когда госпожу внесли в дом и положили на диван в гостиной.

Она все еще не пришла в себя: мокрые ресницы дрожали, губы шептали что-то бессвязное – разобрать было нельзя.

Горничная и старушка-ключница растерли холодную, недвижимую, невесть каким образом, вернувшуюся хозяйку, переодели ее в сухую рубашку. После этого Сергей Ильич сам перенес супругу в спальню. Он укрыл ее пуховым одеялом и погасил все, кроме одной, свечи.

Дождь стучал по крыше, а в окно сквозь толстую пелену свинцовых туч сочился серый рассвет.

Стрешнев все смотрел и смотрел на спящую жену и не верил, что она рядом – и все так же прекрасна. Казалось, жена ни на день не постарела. Лишь поразила его странная белизна нежной кожи, а синие круги вокруг глаз, казалось, говорили о смертельной усталости. Он просидел подле нее в кресле почти до самого утра, не заметив, как задремал.

Разбудил его дворовый петух, что прокукарекал в положенное время. Сергей Ильич проснулся и тут же кинул взгляд на кровать.

К своему ужасу он обнаружил, что постель – пуста. Сердце его забилось так же сильно, как тогда, в Италии, в то злосчастное утро.