Мария Фомальгаут - Нигдерево

– М-м-м… человек…

– Это понятно, что не лошадь. А приметы какие?

– Да никаких. Говорю же, данных про него нет никаких…

– Ну, есть данные, нет данных, а беглеца этого найти и обезвредить…

– Ну, так что вы видели?

– Ой, ужас такой был… да вообще…

– Ужас-ужас, вы скажите, что видели-то?

– Да дайте я успокоюсь хоть… ну, вообще…

– Может, вам воды дать?

– А у вас чего покрепче есть?

– Ну, вот… коньячок есть…

– Ой, а можно мне кофе с коньячком?

– Давайте я вам налью…

– Ой, а можно курить?

– Да курите, курите, вы только расскажите, что видели-то?

– Да что видела… тут этот зашел…

– Какой этот?

– Ну, черный такой… и глаза блестят… и за столик садится… мне еще так страшно стало, я вообще к нему подойти боялась… ну меня одну в баре оставили, хозяин уперся, жуть такая…

– Вы не вышли к нему?

– Вышла, куда деваться-то… он чашку кофе заказывает… говорит еще с акцентом таким, хрен чего поймешь… Я его спрашиваю – вы какой хотите, эспрессо, латте, или чего там, он своё твердит – кофе, кофе… я ему американо налила, а он давай расспрашивать, а где у вас тут гостиницы есть, а где то, а где сё… я еще так боялась, что он меня изнасилует…

– И… что же?

– А тут этот врывается…

– Кто?

– Ну, мужик такой…

– Тоже черный?

– Нет, белый… А можно еще курить?

– Да курите, курите, да пожалуйста… и чего он… белый этот?

– А тут страшно так… пистолет достает, в черного этого целится… а можно мне еще кофе?

– Да, пожалуйста… вам с коньяком?

– Да, да… ну и вот… и в него стреляет… ужас какой…

– А вы?

– Я в кухне спряталась, всё боялась, что он и меня найдет…

– А он?

– А он стоит такой и на убитого смотрит… потом смотрю, убитый растворяться начал… вот так, в воздухе таять…

– Да знаю я, знаю…

– А… а от-ткуда вы знаете?

– Гхм… может… еще кофе?

– А… а это он.

– Кто он?

– Да вот же, вошел! Это он его убил!

– Ты куда вылез-то, ты… ты зачем ее застрелил, а?

– А то сам не догадываешься?

– Да я тебя свидетелей убирать не просил…

– Да при чем тут свидетели, ты смотри, смотри…

– Тьфу ты черт… первый раз вижу, как они так…

– Вот так вот… а ты думал, там один парень сбежал?

– А девка почему белая?

– А черт её знает…

Я из Джибути.

Страна такая.

И город такой.

Меня убили.

И не убили.

Потому что.

Моя история уже создана. История про то, как я сбежал из придуманного Джибути, чтобы увидеть настоящий Джибути. История про то, как меня поймали и убили. И спутницу мою тоже.

И теперь мы будем жить.

Правда, имен у нас нет… ну да ничего, много таких героев, у которых имен нет…

Он меня увидел в сумерках, под фонарем.

Да нет, что я говорю, он меня раньше увидел. Где-нибудь в толпе, или в маленькой комнатенке под самой крышей, или еще раньше, в родительском доме, или еще до моего рождения, или он видел весь мой путь – от рождения до смерти, и все это был я.

Хотя нет. Мне кажется, он увидел меня в сумерках под дождем.

Или… под фонарем, я сказал?

Они оба там были. И дождь, и фонарь.

И я.

Он меня увидел, выхватил мое лицо из миллиона лиц, отметил про себя – это он.

Намазываю икру на хлеб.

Щедро.

Густо.

Вонзаю зубы.

Такое представлял себе только в самых смелых мечтах, огромный стол, а тут икра, и шоколад, и оливки, и колбаса копченая, и много еще чего, и хочется попробовать и то, и это, и…

Слезы из глаз.

Мир переворачивается.

Глотаю невыносимо соленую икру, кто же знал, что такая гадость…

Не дорос я еще до икры, в тридцать два года – и не дорос.

Осторожно смотрю на оливки, нет, до оливок я тоже не дорос. А вот брауни, это очень даже, подхватываю себе на тарелку здоровенный кусок, шоколадная крошка падает на скатерть, чер-р-рт…

Оглядываюсь.

Только сейчас понимаю, что люди за столом не едят, потягивают коктейли через соломинку, и всё.

Тихие смешки за спиной.

Черт, черт, черт, миллион раз – чер-р-р-ррт…

Он смотрит на меня.

Как кажется мне – снисходительно.

Еще в детстве я знал, что будет так. Еще там, на безвестном полустанке, где я родился, где мальчишки дразнили меня… (нет, я даже не напишу – кем), где я был изгоем – я знал, что в моей жизни будет всё это, сверкающие концертные залы, роскошные столы, дворцы, которые кажутся невесомыми…

Это не были какие-то наивные детские мечты – я просто знал.

Он увидел меня в сумерках под фонарем.

Увидел и сказал себе – это он.

Я до сих пор не знаю его имени, да может, у него и нет имени.

Вечер, дождь, мерзкий, осенний, пробирающий до костей, а завтра снег обещали, пусть провалятся они со своим снегом в середине октября.

– Проваливай, проваливай отсюда, не понял, что ли?

Это мне.

Это в каком-то кафе.

Это хозяин кафе.

Из теплых объятий света – в ночь, в холод, в улицу.

А потом он увидел меня под фонарем.

Просторный холл.

Кресла.

Кофе.

Стол, инкрустированный камнями, так, что получается карта мира. Сидящие за столом перебирают шахматные фигурки, бросают кости. Беспомощно верчу в руках черного ферзя, отчаянно пытаюсь понять смысл игры.

Он смотрит на меня.

Насмешливо.

Бросаю кости.

– Двенадцать.

Он двигает моей рукой, показывает, как ставить ферзя.

Аплодисменты.

Сидящий справа пожимает мне руку:

– Поздравляю, теперь всё западное побережье ваше.

Ёкает сердце.

Оказывается, вот как это делается.

Я знал, что так будет.

Еще когда останавливался на площади Таймбурга и расстегивал сюртук, и люди испуганно шарахались в стороны, когда видели, что у меня под одеждой.

Хотя в Таймбурге таких было много.

Больше, чем на нашем полустанке, где я такой был один.

Приходилось быть осторожным, чтобы не забрали в полицию, а иногда и забирали, составляли протокол, отпускали, потому что не знали, что делать дальше. И на следующий вечер я снова приходил на площадь (уже на другую) и распахивал пальто.

– А как вы считаете, откуда взялись скрипачи?

Что я могу сказать… мутация.

– А как они устроены?

– Ну, знаете… я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь вскрывал скрипача.

– А если сделать рентген?

– Позвольте, рентгеновские лучи еще не открыты. Когда их откроют, я непременно воспользуюсь вашим советом.

…воспоминания…

Уже тогда я знал, что буду спать на шикарной постели в спальне с зеркалом на потолке.

Стук в дверь.

Открываю.

На пороге тот, сидевший рядом со мной за столом. Толкает меня в комнату, спешно расстегивает мой пиджак.

– Друг мой, мне поручили посвятить вас…

Люди не сразу понимали, что со мной, еще думали, что у меня к телу привязана виолончель, потом кто-то догадывался, что моё тело и есть – виолончель. А потом я вынимал из трости смычок и касался струн…