Михаил Чуклин - Рыцарь и его ведьма

Минута была как вечность. И она положила свои шершавые ладони мне на руки и обернулась ко мне.

– Привет.

Я отнял свои руки и сказал:

– Привет. Как дела?

Затем я присел на корточки, чтобы наши головы оказались на одном уровне.

– Никак, – ответила она. – Я отменила свадьбу.

И тут у меня как искра в голове сверкнула – инсайт, так, кажется, называют это психологи. Я вспомнил – она уезжала, потому что влюбилась в какого-то хлыща, кажется, даже уехала, или нет, я не знал, потому мы с ней почти никогда не общались, по крайней мере, я, хоть и жили по соседству, в домах наискосок через улицу, она – в доме, который строили поляки (жившие, кстати, за чертой города в так называемом «польском городке»), потом бросили, и достраивали наши, и накосячили, и перестраивали что-то там, а я – в доме, построенном на осушенном болоте, панельном таком, типовом, родители-инженеры от предприятия получили, и учились в одной школе, правда, она была на три (или четыре?) класса меня старше, и это казалось в то время такой огромной разницей, и хотя я общался со всеми ее одноклассниками (мы в школьной команде КВН вместе играли, и, кстати, в свое время в городской лиге заняли второе место, проиграв лидерам с разницей в 0,5 балла), но с ней был почти не знаком, почти не общался, хотя были и общие друзья, и общие учителя, а зря, ведь она была самой красивой девочкой в школе, да еще к тому же отличницей, не получившей золотую медаль исключительно из-за своей принципиального характера (кстати, благодаря своей принципиальности я в 11 классе золотую медаль все же получил), потому что не желала подвести свою подружку, о которой говорили: оторви и брось! – а по мне так именно те, про кого говорят: оторви и брось! – заслуживают самого лучшего, потому что добиваются всего вопреки всему, только вот их энергию надо направить в нужное русло…

– Свадьбу?

– Едва не вышла замуж. – Она чуть улыбнулась.

И тут меня поразила вторая вспышка: мне показалось, что я ее держу за руку и показываю свой обрыв, что я потом целую, что мы потом вместе, что я потом сижу рядом с детской кроваткой и пою какую-то песенку, а потом – что-то еще, и в конце – свои собственные похороны, и наши могилки рядом, и на них первые даты – разные, но последняя – одна. Нет, видимо, при падении что-то с головой случилось.

– Понятно, – сказал я. – Живешь там же?

– Да.

– Пошли, я тебя провожу.

Не знаю, зачем я это сказал. Наверно, на автомате. Я помог ей одеться (на ней было шикарное зеленой пальто, и в нем она казалось такой очаровательной и юной, такой женственной, словно пришедшей из начала ХХ века Прекрасной дамой, по которой сходил с ума Блок, или тем идеалом, который судорожно искал Бодлер в узких переулках Парижа, или той Линор, о которой грезил По, или М.Б., которую обнимал Бродский, или К., которой строчил в альбом стихи Пушкин, или Лаурой, служению которой посвятил всю свою жизнь Петрарка, превратив саму свою жизнь в книгу поэзии – словом, она была словно Муза, пришедшая в это время из туманного прошлого… даже не пришедшая – словно туман времени сам ее сформировал, вылепил из своей плоти – и была она плоть от плоти земли и одновременно плоть от плоти воды и неба, и все же, и все же…).

– Ты идешь? – она шутливо толкнула меня локтем, надевая перчатки.

Я в своей куртке казался рядом с ней, такой красивой и стройненькой, круглым и пузатым (ну, куртка была набита синтепоном под самое не хочу, зима была суровая). Но я поборол свою робость и стыдливость и даже предложил ей руку. Она осторожно взяла меня под локоть, и мы так вышли из Дома культуры.

Путь нам предстоял неблизкий, но трамвай мы единодушно отвергли, решив идти домой вдоль леса. Зимний лес, особенно хвойный – вещь чудесная. Природа сама с собой в гармонии: белое и зеленое отличное смотрится. Белое – символ зимы, а зеленое – символ лета. К тому же снег, висящий на ветках похож… нет, не на вату (что за больничное сравнение!), а на серебро. А серебро не опишет простыми словами…

Мы шли вдоль леса, и она рассказывала мне о своей жизни, а я о своей, и все было такое снежное и ласковое… А снег хрустел под ногами, а другой снег кружился в небесах, а третий снег медленно таял в моей груди…

Себастьян с наслаждением вдохнул воздух. «Это дом! – подумал он. – Нигде так вкусно не пахнет свежей травой, навозом и молоком! Я уже решил, что никогда не услышу этот запах. В последние лет десять я ощущал запах исключительно стали, крови и горелой плоти»…

Амелия, закутанная в плащ крестоносца, шла поодаль. Себастьян не оборачиваясь чувствовал ее взгляд в спину. Но что он мог ей предложить? Да, она – худая и востроносая – вполне могла сойти за мальчика. Но что потом? Обман когда-нибудь раскроется. Достаточно кому-то увидеть ее голой… Или обнаружить в туалете… Себастьян не мог так рисковать. Мало того, что ее ищут, потому что она колдунья, так еще и родная жена может неправильно понять.

Так и не решив, что делать с Амелией, Себастьян уже тронул плетень ближайшего дома. Он вздрогнул от ощущения этого шершавого дерева. «Боже милостивый! Да святится имя Твое!» – прошептал он…

По деревне суетились деловитые женщины, носились с деревянными мечами мальчишки, ошалевшие куры и гуси шарахались от их крика. Себастьяна нагнала повозка, запряженная двумя волами. В телеге сидела женщина. Она взглянула на Себастьяна, затем на унылую Амелию, хмыкнула, хлестнула волов и помчалась дальше. Крестоносец обернулся к девушке и произнес:

– Вот моя деревня. Все, теперь уходи. Ты обещала.

Амелия сделала движение, чтобы уйти, но внезапно схватила Себастьяна за руку.

– Что такое?

– Это они! – прошептала девушка и указала пальцем на двоих дюжих мужчин, которые топали по деревне, пристально осматриваясь и заглядывая поверх заборов. – Они меня найдут и убьют!

– Накинь плащ на голову, – приказал Себастьян. – И держись поближе.

Мужики прошли мимо, смерив взглядом крестоносца. Тот ответил им таким угрожающим взглядом, что они отшатнулись. Поглядев на закутанную фигуру, они ничего не ответили, только пошептались и двинулись дальше.

А Себастьян и Амелия пошли своей дорогой. У самого своего дома крестоносец сказал:

– Ладно. Идешь со мной. Скажу, что ты моя пленница из Святой земли.

Амелия раскрыла рот, но возражать не стала. А Себастьян, глубоко вдохнув воздух, отворил калитку и вошел во двор. Там никого не было. Себастьян начал подниматься по крыльцу и услышал женский голос, который заставил его сердце биться сильнее:

– Кто там? Кристиан, это ты?

– Это я, Луиза, твой муж!

– Боже мой!

Луиза – Себастьян сразу узнал ее, хотя и не видел пятнадцать лет – выскочила из дверей и бросилась на шею крестоносцу.