Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть вторая

Ленский с сомнением прислушался к себе. Ох, что-то не верится, братец, в твои способности. А потянешь ты такую роль? Что-то не вытанцовывается пока у тебя с коммуникабельностью, что-то не срастается.

Может быть, просто ограничиться лаконичным приветствием, официальным тоном? Сделать вид, будто ничего и не было, будто они – чужие друг другу, почти незнакомые, посторонние люди?

Неожиданное раздражение резко царапнуло сердце. В конце концов! Он, что – штатный обольститель, психолог, дипломат? Он – игрок, пусть со сложной, неординарной спецификой, но, всего лишь – игрок, и требовать от него чудес актерского мастерства, так же неестественно, как и наивно.

Все, решено – сейчас он встает, двумя-тремя короткими репликами дает ей понять, что они – всего лишь случайные знакомые, а затем везет к Князеву. Князев – начальник, генерал, пусть он и решает!

На этом залихватском пассаже виртуальный домик снова развалился, обнажив неприкрытую, сиротливо зияющую брешь пустоты. Да ты и впрямь стареешь, брат! Когда это игрок замыкался только на технике? Ведь, ты – король, маэстро, исполнитель! Э-э! Вот и пришла пора твоего бессилия, твоей профнепригодности, как говаривал мудрейший Лев Борисович. Хорошо еще, что ты успел заречься не играть больше, а так – не миновать бы тебе унизительной процедуры разжалования и развенчанья! И, самое главное, как вовремя! Будто предчувствовал!

Сердце тут же отозвалось ноющей болью, словно собственным соком, наполнив сознание щемящей горечью.

Неужели все – из-за ночного приключения, из-за тех мальчишеских поступков, так некстати разбудивших надежды? Но это случилось там, в игре, когда все натянуто и обострено до предела, когда жизнь и смерть смотрят друг на друга, разделенные лишь тонюсенькой, размером в доли мгновения перепонкой, когда зерна слов, взглядов, чувств, лишь коснувшись почвы души, дают немедленные и обильные всходы! Но сейчас, сейчас игра закончена, вместе с ней должны умереть и все призраки, все надежды, ею рожденные! Им не место здесь, в этом скучном мире, мире обмана, где правят сны и туманы, где Солнце появляется только в мечтах, и все живущие обречены на бесконечную зиму, душным мороком сковавшую и без того тесное, убогое пространство.

Здесь все не так, все наоборот, то, что кажется настоящим – блеф, и воображение – лишь эхо, отголоски сна, игры непокорного разума, отчаявшейся мухой барахтающегося в его липкой паутине. Да, да, все это ему только снится, только кажется…

С тоской, с какой-то исступленной обреченностью Ленский вцепился в эту мысль, спасательным кругом мелькнувшую в сознании.

И в самом деле, ничего страшного не произошло. Все, что его гложет – иллюзия, что-то вроде похмелья, и стоит только окунуться в действительность, стать под ее ледяной душ, и все забудется, все растает в ее резком и безжалостном свете.

Надо только начать, только бросить первую реплику, и дальше все покатится само собой, пойдет, как по маслу. И девчонка тоже подыграет, здоровый инфантилизм редко сочетается с романтизмом, и обычные, в таких случаях, испуг и дискомфорт обязательно заставят ее помогать ему.

– Привет. – голос его оказался надтреснутым, немного хриплым спросонья, и, наверняка, со стороны звучал слабо и неуверенно.

– Привет. – девушка все так же задумчиво смотрела на него, не пошевелившись, никак не изменившись в лице.

Съел, великосветский лев? Ну, что дальше будешь делать?

Ленский задохнулся от злости. Черт, он лежит и лежит без действия, а надо вставать, надо принимать душ, чистить зубы, завтракать, делать все, что полагается делать по утрам!

Внезапная, будто специально подкарауливавшая его, мысль заставила похолодеть. А одет ли он? Нет, наличие рубашки на себе он вполне может подтвердить собственными визуальными ощущениями, но вот брюки… Есть ли на нем они?

Память снова безмолвствовала, в отчаянии забаррикадировавшись рогатками стыда и презрения. Да хоть, убейте, ничего не вспомнить! Как они приехали, как вошли, как он показывал Кэти расположение комнат, Ленский еще помнил, но на этом воспоминания обрывались, словно стертые резинкой. Последнее, что осталось в памяти – страшная, неподъемная тяжесть в голове, бархатистая упругость подушки, черное, головокружительное падение.

Ладно, что делать? Естественно и непринужденно шарить под пледом, прикидываясь идиотом, или отважиться на авантюру, и, несмотря ни на что, все-таки, принять вертикальное положение?

И то, и другое, мягко говоря, рискованно и несолидно, особенно второй вариант, и особенно в случае неудачи. Хорош же будет великосветский лев в его исполнении! Эх, будь он в форме, ему бы ничего не стоило даже и этот инцидент легко превратить в шутку, в забавное недоразумение, но вдохновение его, к сожалению, почему-то дало сбой. Почему-то именно сегодня, именно с Кэти…

И снова эта проклятая слабость, это рваное, учащенное сердцебиение, эти мгновенные головокружения, будто у него температура или, чего доброго, где-то внизу, глубоко под землей, проснулся вдруг и начал извержение неизвестный, до этого мирно дремавший вулкан.

И все-таки, надо что-то делать. Господи, как неловко! И, ведь, девчонка какова – глаз не сводит! А, была, не была! Как там у классика про похмельного Степу Лиходеева? «… трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил». Теперь злость Ленского адресовалась этой девчонке, заставляющей его разыгрывать роль мелкого пройдохи, фатоватого, стареющего бонвивана, попавшего в щекотливую ситуацию.

Внезапно тишина рассыпалась звонкими осколками, будто вспугнутая хрустальными колокольчиками, и Ленский вздрогнул, невольно озираясь, бегая взглядом по комнате в поисках источника столь необычного звука. Прошло несколько секунд, прежде чем сообразил, что это – смех, и смеется не кто иной, как Кэти.

Он уставился на нее, и, наверно, вид у него был преглупый, потому что она опять рассмеялась, на этот раз еще задорнее, еще громче.

– Я тоже не люблю такие моменты, – в ее голосе еще слышались отголоски смеха, постепенно затухающие, превращающиеся в тихое, усталое эхо.

Забыв о брюках, чувствуя, как все его многосложные построения стремительно рассыпаются в прах, Ленский рывком сел на диване, словно надоевшую поклажу, сбросив на пол ни в чем не виноватый плед, запоздалым всплеском сознания отметив наличие на себе брюк.

– Какие – такие? – он бросил на девушку хмурый взгляд исподлобья.

Несмотря на приложенные усилия, раздражение и досада все же пробились наружу, резко задребезжав металлом.

И взгляд, и интонации в голосе способны были отпугнуть любого, но Кэти это не остановило. Будто близкому, знакомому уже тысячу лет приятелю, она улыбнулась ему, поуютнее уселась в кресле.