Георгий Левченко - Сон разума

– Знаешь, такие, конечно, есть, но ты слишком обобщаешь. Большинство всё-таки нормальные человеческие ценности имеют, хоть и вида почему-то не подают, что, кстати, уже примечательно. Но пусть так, однако в бога при этом не обязательно верить, – сказал Фёдор, задумчиво усмехнувшись.

– Что?.. Ах да, пожалуй, и нет.

– Даже скорее наоборот.

– Почему это.

– Потому что ты вновь сам себя ограничиваешь, если и не деньгами, то всё равно чем-то иным, посторонним своей жизни.

– Ну, знаешь… Ведь жизнью ограничиваю, самой жизнью, жизнью вообще т.е.

– Знаю, потому и говорю.

– Сейчас вы до чего-нибудь договоритесь, – вставила жена.

– Есть вещи и поценнее жизни.

– Это например?

– Всё что угодно, ей не подчинённое. И так или иначе, но это не оправдание любого ограничения, а иной раз без денег как мотива обойтись невозможно именно потому, что многое должно быть сделано ради чего-то другого, почему и узость восприятия может иметь своё право на существование. Впрочем, насчёт широты душевной я с тобой полностью согласен. Вот подсидел я как-то по-молодости мужичка одного, он точно понял, кто это сделал, но ничего не сказал, промолчал, а ведь до того мы с ним сдружились. После такой мерзкой наглости вашего покорного слугу и заметили, двигать стали, но я до сих пор помню, как тот посмотрел на меня, будто на ребёнка, сломавшего очень дорогую вещь, на совещании нашего отдела, когда я наработку его откровенно украл и доложил в качестве своей, и до сих пор, знаете ли, стыдно, и тогда уже было стыдно. Если бы сейчас довелось нам встретиться, наверно, и на коленях стал бы прощения у него просить, хоть в сущности-то ничего особенного, мелочь одна, он и не стал пацана из-за неё гнобить, простил, но мог и с полным правом, к тому же ему охотней тогда бы поверили, чем мне. Кстати, его уволили вскоре после этого, но там уже не моя вина была, видимо, вытравили, слабину почуяли. Я же больше таких гадостей не делал, не пошёл как ни в чём не бывало дальше, хороший урок тот мне преподал. А вот насчёт религии ты меня, пожалуйста, уволь, хоть она универсальнее денег, но всё равно не последняя инстанция, успокоиться в ней я не в состоянии, неразложимый остаточек получается. Я никогда не приму бога, который создал мир таким, каков он есть, он должен быть лучше.

Алексей в свою очередь добродушно усмехнулся.

– Не-ет, ты тут многого не понимаешь. Во-первых, я, конечно, оговорился, это тоже больше жизни, а насчёт мира – здесь главное свобода воли.

– Свобода воли?.. Ну, хорошо. Если я сейчас от вас буду ехать, и меня, пьяного, таксист завезёт куда-нибудь и зарежет, в чём в таком случае будет заключаться моя свободная воля?

– Это испытание.

– Хорошо. Значит у таксиста теперь и выбора нет, как меня зарезать, раз уж бог решил испытание мне послать. Но тогда в чём же реализуется его свобода воли?

– У него выбор есть, делать этого или нет.

– А если нет, получается, пойти против божьей воли, причём не совершая дурного дела?

– Ты-то что волнуешься? Ты же невинно убиенный, в рай сразу попадёшь.

– Спасибо, успокоил. Во-первых, не такой уж невинный, не надо было пить, чтобы самому быть в состоянии машину вести, во-вторых, может, я ещё пожить хочу, чтобы не в каком-то раю, а здесь на Земле добро кому-нибудь сделать, пусть даже не из благородных чувств, а просто из солидарности, что живём в одно время, одни и те же проблемы испытываем и проч.

– Ну, нельзя же это буквально воспринимать, тут, воспользуюсь твоим выражением, оттенки имеются.

– Разумеется, и именно их наличие дискредитирует сам источник этой свободы.

– И каков же он по-твоему?

– Не он, но тем не менее отвечу тебе, правда, совершенно не оригинально: мы сами. Если я напиваюсь в гостях, то, конечно, совсем не обязательно, что в итоге попаду в неприятность, но вероятность этого существенно возрастает. Так же и с этим жалким таксистом, который, видимо, не может заработать себе на какую-то цацку, но очень её хочет, почему и режет людей по чём зря. Бога здесь и в помине нет.

– Но ведь тогда получается, что и свободной воли нет.

– Вот, наконец, ты мою мысль понял. Впрочем, «кто верит в несвободу воли, тот душевнобольной…»

– А кто не верит?

– «…тот глуп». И незачем хвататься за одну иллюзию, которую создали лишь для того, чтобы поддержать другую иллюзию.

– Но тогда возникают сугубо практические проблемы, вменение вины, например.

– Возникают и существенные, и справляются с ними не лучшим образом.

– И что ты предлагаешь?

– Боже упаси меня предлагать что-то по этому поводу. Как есть, так и пусть будет. Единственное, могу предложить пойти покурить, и тоже, заметь, не по свободной воле.

Через несколько минут они стояли на балконе и молча курили.

– Ну, как она тебе? – спросил, наконец, Алексей, обернувшись и посмотрев через окно в освещённую комнату, где возле стола суетилась его жена.

– По-моему, довольно неплохо, кажется, она счастлива.

– Надеюсь. Эх, если бы нам ещё тогда сойтись… – он не докончил. Выпитое начало вводить хозяина в мечтательное состояние.

– А ты уже тогда был в неё влюблён? – несколько удивлённо переспросил Фёдор.

– Да ты понимаешь, – начал тот со всей откровенностью, – как я, в неё тогда многие были влюблены, а у вас к тому времени семья почти сложилась, надежды никакой, но если бы была, я бы за ней на край света. А, может, это только по-молодости…

Последовала минутная пауза.

– Знаешь, меня всерьёз беспокоит, что она в больницу ложиться не хочет.

– Ты же видишь, боится.

– Вижу и от того волнуюсь ещё больше, к тому же возраст…

Они молча постояли ещё чуть-чуть, потом вернулись со свежего воздуха в душную комнату, неся с собой густой запах табака. На столе стоял затейливый десерт, хозяйка сегодня была просто в ударе. Уже давно стемнело, но обижать её Фёдору хотелось меньше всего.

– Я так и не поняла, как у тебя дела на работе? а то фразы какие-то тёмные, – задала она очередной заготовленный вопрос, разливая по чашкам кипяток, когда они опять уселись за стол.

– В целом всё по-прежнему, продвигаюсь по карьерной лестнице, – ответил Фёдор стандартной фразой с выделанным официозом так, что все трое усмехнулись, хоть смешно совсем и не было.

Казалось, сейчас она находилась в мечтательном, воодушевлённо-задумчивом состоянии, желала спросить у него нечто очень личное, сокровенное, любил ли он её когда-нибудь, например, скучает ли по их отношениям, может даже, будет ли участвовать в воспитании её будущего ребёнка (а ей почему-то этого очень хотелось), но не стала, просто не стала, сама не зная почему. Поговорили они о своих бывших друзьях и знакомых, кто на ком женился, кто на ком развёлся, у кого сколько детей, а, особенно, у кого нисколько, кто где работает и проч., однако всем троим эти темы были неинтересны, так что общение постепенно сходило на нет, ведь всё уже оказалось сказанным, по крайней мере, всё важное, что случилось до сего дня, а нынешним впечатлениям необходимо ещё отстояться. Посидев с полчаса таким образом за десертом, Фёдор, вызвав такси, уехал домой, обещая, что обязательно навестит жену в больнице после родов; насчёт крещения никто более не заикнулся и полусловом. Расстались они с ней почти друзьями, поскольку выяснять оставшиеся между ними недомолвки никому более не хотелось. По возвращении в свою пустую квартиру он старался совсем ни о чём не думать, отложил всё на потом и почти часом ранее обычного лёг спать.