Георгий Левченко - Сон разума

Временами возникает вполне оправданный, даже чрезвычайно практический вопрос: а, может, стоит всё бросить, совсем всё, стать другим человеком, уехать куда-нибудь, найти новую работу, купить новую квартиру, или вообще рвануть на край света, раз здесь так плохо? Но, странное дело, уже оканчивая эту фразу, я понимаю, что, по сути, ничего не изменится – я и тут мало чего могу потерять, у меня нет связей, которые бы действительно тяготили (работа не в счёт), а надеяться, что вдруг и сразу от перемены места изменюсь я сам, было бы совершенно наивным. К тому же, наверняка, и невозможно полностью отделаться от прежней жизни. Но, главное, конечно, всё равно я сам, поскольку проблемы с переездом и обустройством в конце концов разрешаться, наступит мгновение пустоты, и этого окажется достаточно. Я далеко не разъяснил себя, но сожалеть о чём бы то ни было нет никакого желания, хоть всё оборачивается для меня столь плачевно, так что сменой внешней обстановки ничего не решить. Можно, наоборот, принять эту страсть за нервную встряску, за саму по себе жестокую, но благотворную перемену или же за паллиатив от более серьёзных противоречий в жизни, с чьей помощью отодвинулось её крушение, поскольку она заполнила собой мои пустые руки, а там, глядишь, уже и старость придёт, и, ни на что не претендуя, можно дотянуть до смерти, вспоминая, как однажды появился у тебя шанс всё изменить, но ты, занятый фантазиями, так его и не использовал. Видимо, это тоже есть в моей любви, вероятно, более, чем кажется, однако вместе с тем явственно ощущается, что именно она на данный момент есть самое важное в моей в жизни, она и до того была самым важным, только понять я этого не мог, и остаётся лишь сокрушаться о зря растраченном времени, но никак не о факте её существования, чем я и занимаюсь вот уже сколько дней. Скорее я разделю свою жизнь надвое, но не отграничу от неё эту страсть, приняв её за случайность или выдумку, порождённую случайностью. Я её источник, она – подарок и насмешка над самим собой, я не в состоянии и не желаю её контролировать, пусть она будет стихией, моей стихией, стихией моей души, чего угодно, лишь бы по-настоящему. И только, если по-настоящему, с ней можно смириться, принять и даже простить.

Приближались тёплые летние дни, всё кричало жизнью, настроение волей-неволей улучшалось. На самом деле, Фёдор не очень любил это время года, оно всегда казалось ему незрелым, но уже чем-то чреватым, что обычно кончается весьма плохо. Хотя чего же может быть опасного в таких абстрактных вещах? По принятому с недавнего времени обыкновению пешком, в мечтательной и рассеянной задумчивости, возвращался он сегодня с работы не обычной дорогой через аллею, а делая небольшой крюк, поскольку не желал вновь встретиться со своим соседом, и, подходя к дому с противоположной стороны, вдруг отвёл глаза в сторону, чтобы заглянуть за поворот. Тут его взгляд нечаянно скользнул по грязно-серой стене и сразу же остановился – на ней было её лицо. Он столь свыкся с этими чертами, они стали ему столь родны и дороги и в то же время далёки, что странно до оторопи было лицезреть так запросто, совсем близко свою недосягаемую любовь на потрёпанной афише. Казалось бы, мелочь, но непонятное, жестокое волнение овладело им в первое мгновение. Сначала Фёдор даже не поверил глазам, отвернулся, посмотрел ещё раз – нет, всё оказалось на том же самом месте. Все мысли сразу улетучились от этого прямого нарисованного взгляда.

И тут предательски стала пробираться в сердце ноющая, беспокойная надежда. Стоило ли говорить о её глупости и неуместности, стоило ли предостерегать себя, противиться, когда ему прямо в глаза смотрел его идеал, когда он прекрасно понимал, что в любом случае поддастся ей? Однако всё-таки посопротивлялся, просто из рассудительности посопротивлялся, мол, не может же взрослый человек тешиться бесплодными мечтами, да и что это такое, если любишь неизвестно кого – всё это быстро пронеслось у него в голове дежурно-однообразными фразами и мгновенно затихло, почему никакого внимания не заслужило, равно как и остальное в последнее время. Его естеством завладело нечто мучительно-прекрасное, обречённо-зовущее, и жёсткая и мрачная решимость, готовность на всё вновь напомнили о себе. Их характер, облик, в котором те явились в его душе, говорили, что всё Фёдор, на самом деле, отчётливо понимает, не испытывает никаких иллюзий и надеется только постольку, поскольку ничего другого ему не остаётся. Странно временами получается, когда из одного чувства самосохранения пытаешься обмануть себя, прекрасно зная правду, чтобы только отсрочить, оттянуть последний решительный миг, исход которого давно предрешён. Если бы не это обстоятельство, не это лицо на афише, может, всё бы и обошлось, сошло на нет, и Фёдор сам впоследствии над собой посмеялся, но теперь все усилия превозмочь свою сколь нелепую столь и искреннюю страсть, которые, надо сказать, он пытался предпринять уже несколько раз, потерпели окончательный крах. Почему? Потому что, как странно бы не прозвучало, но у него появился выбор, о котором ранее тот и помыслить не мог, не богатый, конечно, однако изощриться в его осуществлении в нынешнем состоянии Фёдору не представлялось ни малейшего труда. В голове зароились мыслишки, планы, каким образом можно преодолеть расстояние между ним и его идеалом, одним ли рывком или каждодневной настойчивостью, сможет ли он использовать свой шанс, даже полшанса, если тот имеется. И ничего удивительного в этом для него тогда не было, настолько требовательно и неуступчиво оказалось чувство, всё должно разрешиться в одно мгновение, тут же, так, как и зародилось. Смешно сказать, но о том, что дальше, к какому результату это должно привести, он так и не подумал, цель его не озаботила, он не заметил безобидности своих притязаний, хоть и стояло за ними нечто мрачное и бескомпромиссное, поэтому человек, не знакомый с происходящим у него внутри, мог воспринять ситуацию лишь как лёгкий, ни к чему не обязывающий комплимент, следовательно, если бы и случилось нечто, то получился бы только выхлоп, пустой и негромкий, не без благоухания, но ему самому сильно бы навредивший, не значащий ни для кого другого ровным счётом ничего. Хорошо, что шансов не было никаких, он сам себе их навыдумывал, чем гарантированно обезопасил от ненужных эксцессов.

Вообще в эти несколько минут, на протяжении которых Фёдор стоял, разиня рот, посреди улицы, много разных чувств сменило друг друга у него в душе, т.е., по сути одних и тех же только предлоги менялись: ощущение глупости и неуместности сменило первоначальную надежду, которое затем переросло в мрачное отчаяние от предвкушения итога, в конце концов превратившееся во всё ту же надежду, приковылявшую на костылях оторванной от реальности, безумной рассудительности. Благо, что он вдруг вспомнил о своём нежелании нечаянно столкнуться с Пал Палычем, а то простоял бы так ещё долго, теребя коленку портфелем как школьник.