Георгий Левченко - Сон разума

Интересно, что единственный герой сна так и не попытался себе его объяснить, хотя, если бы сподобился на это, то нашёл бы кое-какие примечательные факты, приведшие в т.ч. и к нынешнему умонастроению. Он просто наслаждался тем остаточным чувством, которое возникало при пробуждении, похожим на вдохновение, лёгкое напряжение душевных сил, гулявших по телу спокойно и непринуждённо, не отыскивая себе выхода. Оно будто освещало новым светом потаённые уголки его сознания, выявляло их причудливые очертания и нивелировало остроту бессознательных влечений. Однако такое пренебрежение столь самобытным материалом не означает, что Фёдор впал в жалкую мистификацию или скотскую дикость, скорее наоборот, внутри всё становилось стройно, обдуманно, открыто, былые химеры отступали под его собственными смешками, и непреклонное чувство превзойдённого страдания, именно превзойдённого, а не пережитого, снимало страхи о будущем, всякую нерешительность и неуверенность. Душе хотелось новых ощущений, ведь старые не имели более в ней никакой реальности, и при всём желании сие нельзя было приписать одному-единственному сну, пусть и удовлетворявшему большую часть его былых устремлений, нет, сама жизнь Фёдора переменилась.

29.06 Такая острая жажда жизни, никогда не испытывал ничего подобного, будто впиваюсь зубами в свежее мясо, отрываю большие куски от ещё тёплой жертвы и долго жую, наслаждаясь вкусом крови. Одни восторги, пустота и восторги, которые, по сути, ничего не дают, но тем не менее необходимы позарез, мне нужна их новизна и непосредственность. Не хочется что-либо писать, хочется выпалить одним словом всю радость и на том остановиться, в мыслях не осталось ни капли конкретики, в голову лезут лишь воспоминания, пейзажи, обрывки чувств и ситуаций из прошлого, и, начиная их обдумывать, не получается ничего кроме затянутых рассуждательств, выхолащивается и куда-то ускользает сама сущность образов.

Странное дело, но вновь хочется любить, пусть даже неудачливо, быть может, по-другому, однако почти что так же и почти что ту же, и только постольку, поскольку она лучшее, до чего я смог дотянуться в своей жизни, мой идеал, точнее, идеал меня, главное во мне, то, мимо чего я ходил столько лет вокруг да около и никак не мог уловить. Парадоксально: это было во мне, было мной, однако оказалось наиболее сложным для постижения. И только осознав сущность любви, развеяв дымку непонимания, отчуждения от самого себя, застилавшую взор все прошедшие годы, я смог выйти из духовного оцепенения, смог позволить себе собственные мечты, стремиться к их исполнению, возможно, начать новую жизнь и исключительно так, как сам её понимаю. И, главное, у меня нет сомнений, что я способен на это, нет ни малейшей неуверенности и замешательства, всё просто и естественно, чувствуется приятный, здоровый оптимизм, готовность ко всему, но уже постольку, поскольку суть не ускользнёт никогда. К тому же эта готовность – готовность к лучшему, я не ожидаю чего-то непреодолимого и гнетущего, не ожидаю, что в чём-либо непростительно срежусь, что какая-нибудь мелкая неприятность уничтожит мой образ жизни, раздувая её тем самым до непомерных размеров, которые повергают в отчаяние, неуверенность и в конечном итоге мрачную задавленную досаду на всё вокруг. Нет, теперь уж меня оборвёт только смерть, и никакая докучная забота не станет глодать слабое сердце.

Случаются сильнейшие порывы непременно, немедленно что-то сделать, созидать, продвинуться вперёд – много, очень много скопилось во мне нерастраченных сил, а о тех, что приложены всуе, сожалеть не стоит, это плохой тон, так или иначе, они обрели своё место и пусть на нём остаются, я слишком богат, чтобы возвращать некогда полученную милостыню или предоставлять в ней отчёт, ведь и сам способен теперь одарить кого угодно. Хочется жизни, другой, любой, какой угодно, потому что плохой она быть уже не может, новая жизнь не может быть плохой. Пусть допущение и по-детски наивное допущение, но плевать – если я не могу чего-то толком объяснить, то это ещё не значит, что я этого не понимаю, и совсем уж не значит, что не прав. Тем не менее, постоянно ловлю себя на остром желании передать нечто словами, любую ничтожную мелочь, в которой мне вдруг причудилась незаметная чёрточка бытия, и именно передать, ухватить налету, рассмотреть и отпустить восвояси, что, впрочем, весьма забавно – ведь так можно продолжать до бесконечности. Более того, в некотором роде сие даже постыдно, когда из уст вылетают лишь пустые слова, но, чёрт возьми, как долго я молчал, как долго скрывал свою личность под той мертвечиной, которая называется «социальной ролью», поэтому ничего удивительного, что натура полезла наружу, оценивать же всё буду потом. И ещё в своё оправдание: не будь сие реальностью, но лишь очередной фантазией, вряд ли оказалось бы возможным скрыть это от себя, и всякая убеждённость, чувство душевного выздоровления, духовного возрождения нет-нет да и пахнуло бы гнильцой, решимость идти вперёд нет-нет да и начала бы растерянно озираться по сторонам, и все восторги отдавали бы лёгкой истерикой. Однако ничего подобного не наблюдается, даже для объективности я не хочу оставлять этот вопрос открытым. Меня ничто не держит, всё спокойно и ясно, иногда витиевато, однако абсолютно познаваемо, и не в виде раз навсегда сформулированной декларации, никогда далее намерений не идущей, а если и идущей, то не сама по себе, но на костылях порочных умствований, напротив, совершенно от неё отлично, почему и не всегда высказуемо словами.

Что ещё можно прибавить? Бывают мгновения, когда все, абсолютно все мысли и чувства вместе наполняются определённым содержанием, нераздельным, цельным содержанием так, что невозможно отличить их друг от друга, прочувствовал ли, понял ли – всё равно. Это нечто внутри, в глубине души, и оно едино. Даже то, что на первый взгляд обязательно покажется не согласующимся с целым, стоит спокойно поручить его собственному произволу, забыть о нём, и рано или поздно оно в любом случае найдёт себе подобающее место. А затем взглянуть на поначалу не принятое ощущение, полюбоваться его стройностью и органичностью, тому, как источаемый им скромный свет сливается с каждым лучом, испускаемым россыпью разноцветных камней мозаики духа, образуя в итоге не затмеваемое внутреннее сияние истины, и порадоваться и своей мудрости, что не отверг его сразу, и полноте своей натуры, способной созидаться всем тем, к чему только не прикоснётся.

Эти оторванные рассуждения не вполне понятны даже мне, их создателю, однако я чувствую, что за ними таится тихая жизненная сила, почему и досадовать на тёмность нет никакого желания, пусть есть как есть, потом, быть может, всё прояснится, поскольку определённая согласованность, но не мёртвая схема, а деятельное, саморазвивающееся единство сквозит в каждой, казалось бы, мельчайшей подробности моих ощущений, что не может не вызывать искреннюю радость. Наверно, теперь и стоило бы посмотреть на себя со стороны, как того хотелось вначале, оценить, уж не вру ли я и в этом, однако возражение не заставило себя долго ждать: если достигнута цель, то к чему возвращаться к причине её поиска? И дело не в страхе что-нибудь разрушить, просто жалко и тягостно, а ещё немного стыдно сознавать, какую массу возможностей ты упустил, сколько времени растрачено зря и сколько усилий пропало всуе, как у раба, который работает на господина и имеет от него только то, что позволяет продлить его существование, и только за тем, чтобы он был в состоянии трудиться далее. А мне ведь 41 год, чёрт возьми!