Георгий Левченко - Сон разума

К утру он был мёртв. Двусторонняя пневмония после, казалось бы, лёгкой простуды – внезапно и глупо, обидно и невпопад, от чего ещё более удручающе, мучительно своей несуразностью как публичный позор, лишающий какого-либо уважения – и стыдно, и жалко. Впрочем, уже неважно. Когда не видишь смысла собственных действий, продолжать их просто смешно, вполне логично заняться чем-нибудь другим, только вот чем, если в твоей жизни нет даже таких обыденных, но столь необходимых каждому вещей вроде душевной близости, теплоты, родства хотя бы с одним человеком?

А нашли его буквально через день. Алексей, вернувшись в квартиру покойной жены, постарался продолжить жить дальше, в понедельник сходил на работу, после неё зашёл в магазин, купил хлеба, молока, полкилограмма свиных отбивных, батон копчёной колбасы, килограмм зелёных яблок, 300 грамм сыра и литр кефира, а ночью вдруг повесился на том самом ремне. Когда во вторник утром он не вышел на службу, у его коллег и сомнений не возникло, что именно с ним произошло. Завели дело, более для формальности, хоть тот и не оставил посмертной записки. При осмотре трупа в кармане брюк обнаружили не выброшенный билет на электричку, стали выяснять, к кому он мог ездить в день похорон жены, однако не преуспели в этом до тех пор, пока методично не опросили всех, с кем Алексей общался в последнее время, кто его знал или просто имел дело по службе, и не дошли до матери Фёдора. Это произошло как раз в тот день, на заре которого он скончался.

Похоронили его на новом городском кладбище, только-только обживаемом свежими могилами, в чистом поле в голой жёлто-серой земле. Похороны прошли ужасно, если такие мероприятия вообще могут быть хорошими: кроме родителей, которые сразу и окончательно постарели, и теперь уж не чувствовалось ни малейшего намёка на какую-либо отчуждённость между ними, присутствовала секретарь Фёдора, целых семеро коллег во главе с замом более в качестве делегации от коллектива, а не как друзья, да ещё один бывший сокурсник, не успевший вернуться восвояси после двух предыдущих. Пришла бы и Настя, только её никто не предупредил (вот сюрприз получится), а «хозяин дачи» даже возможности участия в траурной церемонии для себя не допустил, единственным объяснением чему может быть лишь паническая боязнь смерти. День стоял солнечный, ветер так и не переставал дуть вторую неделю, пыли полно, на кладбище в будний день кроме этой небольшой группки да двух могильщиков никого не было, речей тоже никто говорить не стал, да и от музыки отказались, так что церемония заняла не более десяти минут. После неё на поминки с престарелыми родителями отправилась одна секретарь. Лишь они, придя в их старую квартирку, выпили за упокой да отведали блюд, которые мать приготовила заранее очередной бессонной ночью, тех самых, что стояли на столе, когда Фёдор в последний раз обедал у родителей, только курица сегодня была сильно пересушена, чего отец, правда, не заметил, он машинально всё прожевал без вкуса, а потом долго сидел, положив руки перед собой, и смотрел в стену. Дарья же, некоторое время спокойно пошептавшись с хозяйкой, через час вежливо попрощалась и тихо ушла. Кроме просторной благоустроенной квартиры, банковского счёта и окончательно забытого в ремонте автомобиля Фёдор так ничего после себя и не оставил, но даже они теперь мало кому были нужны.

19.04 И подступиться-то не знаю как, не знаю даже, для чего мне вообще это надо, может, время поубивать или всё-таки промежуточный итог подвести. Через силу слова выдавливаются, не умею, не привык я выражаться, тем более что-то наружу из души вытаскивать, да и вообще, как можно чего-нибудь рассказывать – самолюбование одно да и только, просто самонавязывание как у журналистов, например. Они даже в посторонние и безразличные вещи стараются свою личность впихнуть, чем и гордятся, на полном серьёзе гордятся, премии друг другу вручают, кто соврал удачней. И, главное, все смотрят, поделать ничего не могут, однако глядят с упоением, сопричастность появляется, но к чему – не понятно. Или вот ещё дорожные знаки, например, тот же «обгон запрещён». А если ты тащишься за грузовиком, идущим 60 км/ч, и задыхаешься от его выхлопов, тогда как? обгон, значит, запрещён, а задохнуться угарным газом не запрещено? Ставили бы лучше вместо знаков ограничения скорости знаки запрета аварий, на них бы хоть кто-нибудь внимание обращал, а то, быть может, и невзначай исполнил, вследствие абсолютной очевидности исполнил, а так – личное дело каждого. Впрочем, я ведь совсем не про то хотел.

С недавнего времени у меня начало возникать одно неопределённое впечатление, точнее, даже не впечатление, а будто фантазия, сон наяву, очень конкретный и совершенно неизъяснимый, я не могу понять, откуда он мог взяться, поскольку ничего подобного со мной и близко никогда не случалось. Мне иногда кажется, что я нахожусь в незнакомой пустынной местности, вокруг ни травинки, ни куста, ни деревца, только песок да камни, горизонт абсолютно чист, нет ни малейшей неровности, пригорка или холмика, и так насколько хватает глаз. Над головой ясное синее небо, тоже совершенно чистое, безупречно-круглое Солнце – всё крайне схематично, да и мне самому ни тепло, ни холодно, не чувствуется ни малейшего движения воздуха, кажется даже, что я не дышу и стою на краю довольно узкой, но настолько глубокой пропасти, что дна её не видно, стою в дурацкой рубахе и широких брюках совсем босой. Бездна пропарывает долину поперёк чёрной неровной полосой с зазубренными краями, обойти её невозможно, не видно ни где она начинается, ни где заканчивается, и в то самое время, когда я смотрю вниз, у меня вдруг возникает такое ощущение, будто за мной яростно гонятся. Неожиданно я вспоминаю, что только что быстро бежал и тут же начинаю жестоко задыхаться, ноги подкашиваются от усталости, протягиваю вперёд руки, чтобы обо что-нибудь опереться, теряю равновесие и несколько секунд барахтаюсь в воздухе, чуть не опрокидываясь вниз, но в конце концов всё-таки остаюсь на прежнем месте. Однако от этого не лучше, мне просто необходимо очутиться на той стороне, причём я совершенно уверен, что после этого спасусь от погони. Делая несколько шагов назад, разбегаюсь, отталкиваюсь правой ногой от края, прыгаю, и время будто замирает: я смакую свой полёт, приятная прохлада бьёт мне в лицо, я оглядываюсь вокруг, вверх, вниз, кажется, вижу какой-то силуэт прямо под собой в зияющей бездне, но неожиданно в голове мелькает мысль: «А что, если не долечу?» На том видение заканчивается.

Когда в последний раз мне это причудилось, в остатке незаметно повис один вопрос. Я полдня ходил сам не свой и никак не мог понять, в чём, собственно, он заключается, и лишь поздно вечером, готовясь ко сну, уставший и измотанный, наконец, осознал и сформулировал его достаточно чётко: а что, если знать день и час своей смерти? Совершенно не в трагическом смысле, мол, скоро умрёшь, совсем нет, пусть не скоро и даже лучше, если не скоро, но абсолютно точно, чтобы понимать, что до такого-то такого-то ты всё должен в жизни успеть, совершить то, чего тебе в ней хочется, а не просто до неопределённого хоть и неотвратимого момента. Как к этому отнестись? Отговорок-то уже никаких не придумаешь: наметил – делай, а если не сделал, значит не способен был, значит и браться было нечего, и не на кого и не на что теперь пенять, нельзя целью жизни поставить делание, так сказать, недоделок. Честно говоря, мысль эта поначалу показалась мне просто праздной, я даже подосадовал, что она так долго меня тревожила более своей невысказанностью, чем собственно содержанием, однако присутствие некоторой незавершённости везде и всюду, по крайней мере, говоря обо мне и всём, что меня касается, очень взволновала, нехорошие предчувствия появились. И действительно, сколько надо трудиться самому, сколько надо другим трудиться, чтобы на определённом этапе получить скуку, безделье, ненужный комфорт тогда, когда, казалось бы, настало самое время делать нечто существенное, нечто, что останется и после тебя. Я не говорю это в глобальном смысле, я имею в виду лично себя, то, сколько мной было вложено сил для достижения определённого статуса в обществе, и то, что ни грамма удовлетворения от него сейчас не испытываю. Вот и возникает вполне резонный вопрос: а чего же тогда эта деятельность стоит? и где та «земля обетованная», в которую она ведёт? Неужели ответы «ничего» и «нигде»? Но тогда и смерть ничего не меняет, получается, я знаю день и час, когда она придёт, поскольку он может быть совершенно любым. Впрочем, нет, о смерти, пожалуй, лучше не заикаться, опять рассуждения с непривычки вывели меня куда-то не туда.