Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Мы возвращаемся к своему листу рядом с мемориальной доской.

Тут уже стоит Мозговой и, глядя на фанеру, глотает слюнки.

Конечно, такой материал кому хочешь понадобиться.

Мы хватаем свою добычу.

– Куда это?– жалобным фальцетом вопрошает Мозговой.

– В заводоуправление,– небрежно отвечает Владя и мы тащим лист к центральной проходной, в двадцати метрах правее которой начинается здание Клуба.

Боковая дверь его, конечно, не заперта.

Мы вносим лист и прислоняем его к кипе афишных щитов напротив комнаты художников.

Когда после работы мы пришли в Клуб, чтобы переставить лист в свою комнату, кучерявый верзила завхоз Степан уже ходил вокруг него кругами.

Дефицитный материал надобен всем, даже бездельнику, кто за всю свою жизнь в руках не держал ничего тяжелее связки ключей.

Впрочем, это я не про Степана, он, говорят, раньше хорошим плотником был.

Это я про директора Клуба, что стоял рядом и позвякивал своей персональной связкой, науськивая Степана на нашу добычу.

Не мылься, Павел Митрофанович, бриться не будешь!

Зима навалилась как-то сразу. Сугробы легли, будто всегда тут и были.

Я зашёл за Ольгой перед танцами. Она представила меня всем в её хате, мне предложили раздеться и сесть, но нет, спасибо, нам уже пора выходить.

Ольга оделась и мы вышли.

Однако в Клуб ещё успеется – аппаратура с эстрады не уносилась, мы просто запирали Зал.

Так что имелся запас времени нам с Ольгой навестить скамейку возле Нефтебазы.

У неё в сумке оказалось вино. Мы выпили, но не много, а для сугрева и настроения, и по плотно укатанному снегу отправились в Клуб.

Уже ночью, тёмной и безлунной, но с утыканным звёздами небом, мы вернулись к недопитой бутылке красного вина в неприметном сугробе.

Оно оказалось до того холодным, что вовсе не грело и на вкус – тоже как лёд.

Мы немного выпили, но допивать не стали. Покурили.

Я расстегнул на себе пальто, она – своё и села ко мне на колени.

Друг с другом мы уже обращались как с личной собственностью.

Я мог запустить руку ей в колготки до самой выпуклой вогнутости, которую не нашёл в ту слишком короткую ночь.

Она запросто расстёгивала ремень моих брюк и все пуговицы, чтоб охватить ладонью мой напряжённый уд.

Всё как обычно, вперемешку с долгими, как затяжные погружения в иное измерение, поцелуями.

И вдруг что-то случилось и меня не стало.

Вышел из себя. Слился. С каждым толчком слиянье всё плотней. Меня тут нет, есть мы… Мы и больше ничего… не распознать… а и не надо… и всё плывёт… туман… как же это…Что?.. О!.. Ещё!

Связь оборвалась. Начали всплывать ночь, снег, скамейка…

Пара рывков вдогонку ускользающему новому миру показали – нечем вернуть, удержать, продолжать…

Мы распались. Снова она и я.

Я оглушённо поднялся.

Тот же фонарь. Искринки в сугробе. Чёрное небо. Уколы звёзд…

Когда не думает никто…

А шапка где? Ладно, потом…

17 ноября… 17 лет… ученик слесаря… потерял девственность…

А она?

( … не знаю до сих пор.

Какая разница?..)

Прощаясь с ней, такой вдруг притихшей, возле хаты тёти Нины, я осознал, что мой долг быть сильней неё, а всё остальное – отныне и во веки веков – я вовсе не обязан понимать.

( … вот, всё-таки, умею я красиво формулировать свои мысли.

Впоследствии.

Десятилетия спустя …)

На следующий вечер я пошёл в вечернюю школу рабочей молодёжи.

Она иногда посещала занятия, потому что тётя Нина требовала получить бумажку об окончании восьми классов.

Выйдя с урока, Ольга стала рассказывать до чего обильным оказалось кровотечение.

( … как будто это хоть что-то меняет.

Что толку во всех целках, обрезаниях, адюльтерах и верностях навек?

Что было – того нет.

Что есть – утратишь.

Чему бывать – того не миновать …)

Конечно, наша любовная связь не в силах была растопить снега и льды зимы, но пылала неугасимо.

Мы связывались при первом же удобном случае.

Заснеженная скамейка возле Нефтебазы нас скоро перестала устраивать – мешала её спинка.

Железный вагончик у крохотного катка в Парке просторнее, но приходится долго ждать, пока хлопцы разопьют вино, поумничают, смажут друг друга по морде – но без ножей – и разойдутся.

Нож доставать – себе в убыток; если Колян у кого нож увидит – забирает с концами и уже не вернёт.

Колян с Посёлка представитель всё более редкой породы богатырей.

Не слишком крупный экземпляр – всего метр восемьдесят, и совсем немногословный.

Хотя ему это не очень-то надо; глянь на эти кулаки по пуду весом – охота к лишним разговорам отпадает сама собой.

Тут даже из-за угла мешком пришибленный враз усекёт, что Колян его за шесть сéкунд уснéдает.

Среди своих, конечно, он что-то говорит, просто надо дождаться, пока закончит слово.

Меня он зауважал ещё с времён нашего с Ольгой «обручения».

Мы с ней тогда только ещё начинали встречаться.

Перед выходом в Парк я выпросил у своей сестры колечко.

Обычная бижутерная фигня с мелкой стекляшкой.

Она не хотела давать, еле выпросил всего на один вечер.

В Парке мы с Ольгой поднялись в кинобудку летнего кинотеатра – второй киномеханик, Гриша Зайченко, мне ключ давал.

Ольга, как увидала то колечко у меня на мизинце, сразу – кто дал?

Сестра, говорю, моя – малá.

Не верит. Дай посмотрю, говорит.

Я дал, а она его враз на палец – оп! Только не на мизинец.

Ладно, говорю, покрасовалась, а теперь снимай – я Наташке обещал вернуть, это от её парня.

Ольга пробует снять – а ни в какую!

Крутит его, тянет – не слазит кольцо и всё тут.

Намучилась она с ним, по микрону через сустав протаскивала.

Когда, наконец, я то кольцо в карман положил, нам уже не до свидания было – ей больно, а мне её жалко.

Запер я кинобудку и мы ушли.

А Колян в это время в кассе летнего со сторожем бухáл и увидел кто это сверху спускается…

А что ему оставалось подумать, если из окошечка кинобудки полчаса на весь летний кинотеатр женские стоны шли:

– О! У! М-м! Ай! Мама!

Вот он и подумал: откуда в такой мелкоте как я… этта.. типа… столько берётся?

Вобщем, он меня зауважал.

Так что в железном вагончике, когда блатва наговорится, что пора бы подловить и выбить бубну городским хиппарям, чтоб сильно так не хипповали, и разойдутся довольные тем, какие они крутые; надо ещё дождаться пока Колян договорит свои объяснения куда, ну, этта, ключ от вагончика, вобщем, типа, прятать.

Самые тёплые чувства оставил длиннополый кожух тёти Нины, в котором Ольга как-то вечером вышла из хаты.

Мы спустились в Рощу, на ровный лёд замёрзшего Болота и это было хорошо, но, как всегда, мало.

На заводе истёк срок нашего ученичества и мы стали получать по семьдесят рублей в месяц – почти как все.