Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Они зашли туда притихшие – такого ещё никогда не бывало.

Я сел на стул под окном в изголовьи кровати.

Мама осталась стоять, только опёрлась о кроватную спинку.

Отец тоже стоял положив руку на длинный ящик-верстак вдоль второй стены.

И я объявил, что женюсь на Ольге.

– Как женишься?– спросила мама.

– Как благородный человек, я должен жениться,– ответил я.

Родители переглянулись. Отец молча дёрнул головой. Мама так же молча повздыхала.

Они сели на кровать и стали обсуждать в деталях, как будет жениться благородный человек.

Когда мы с Ольгой подали заявление в ЗАГС, о том, что желаем вступить в брак, нам там выдали бумажку для покупки обручальных колец со скидкой, в салоне для новобрачных.

В Конотопе был такой салон, но в нём ничего не было кроме двух пыльных манекенов – жениха и невесты.

Пришлось ехать в Киев.

Лёха Кузько поехал с нами. Он уже прошёл через всё это, когда женился на Татьяне, и знал места.

Кольцо Ольги было пожелтее, а у меня пошире и гранённое, словно мелкая чешуйка.

Ещё купили мне туфли, а ей белое шёлковое мини-платье с пупырышками, и фату.

В августе мы расписались в Лунатике.

Зал торжеств там тоже на втором этаже, но в противоположном крыле от танцзала.

В ДК мы приехали на такси.

На входе в зал нас встретили электромузыкой ребята «халтурщики».

Гитарист с давним глубоким шрамом на щеке был мне знаком. Он сделал круглые глаза и пожал плечами.

А, плевать; всё равно с футболом у меня никогда не получалось…

Женщина в тёмном платье, очках и перманентной завивке зачитала нам с Ольгой права и обязанности молодой семьи – ячейки общества.

Мы подписали бланк. Лёха со Светой тоже.

Лабухи заиграли марш Мендельсона и мастер, из фотоателье через дорогу, сфотографировал нас аппаратом на треножнике.

На снимке потом оказался не слишком радостно улыбающийся волосатик с виновато вздёрнутым воротником у пиджака от прошлогоднего выпускного костюма.

Ольга получилась хорошо, только лицо недовольно грустное.

Наверное, она не хотела связывать себя всего в шестнадцать лет.

На свадьбе у нас играли «Орфеи».

Бесплатно, разумеется.

Жульку заперли в будке, а в кругу, что он вытоптал за всю свою собачью жизнь на цепи, поставили инструменты и аппаратуру.

Вдоль сараев, параллельно штабелю искрошенного кирпича, стоял длинный стол под сенью вековых американских клёнов.

Мы с Ольгой сидели спиной ко двору Турковых, на длинном меху чёрного овчинного полушубка отца, которым застелили наши с ней два стула.

Вокруг стола сидели Архипенки, дядя Вадя с женой, Ольгина мать со старшей дочерью, тётя Нина с дядей Колей, ещё какие-то родственники Солодовниковы, соседи по Нежинской и из ближайших улиц – Крипаки, Плаксины, Кожевниковы; Владина мать; сменяющие друг друга хлопцы с Посёлка, всегда готовые выпить на дурняк…

Гуляли допоздна при свете пары электролампочек на клёнах.

Кричали «горько!», моего отца и Ольгину мать усадили в один возок и катали по улице (ей не очень понравился этот старинный красивый народный обычай), Квэк обнажился до пояса и танцевал, держа перед собой большой топор, что взял в сарае, но дядя Коля начал ему подхлопывать – типа, он тоже рокнрольщик и, улучив момент, забрал топор и хлопцы поволокли Квэка к нему домой – сам бы не дошёл, а Чепа и сестра Глущи совокуплялись в палисаднике в позе раком.

Короче, нормальная поселковая свадьба получилась.

Уже заполночь мы с Ольгой удалились в супружескую опочивальню в своём сарае.

Правда, перед первой брачной ночью пришлось лопатой выбросить то, что Квэк наблевал у входа и вымести окурки сигарет, с которыми тут прятались Ольгины подружки.

Знал бы – замок на двери повесил.

Бабина в магнитофоне оказалась перекрученной, а у меня ж там стояло на песне с французской эротикой. Попробуй теперь найди.

Пришлось поставить с самого начала бабины.

Но когда мы кончили, оказалось, что и бабина кончилась – так и не заметил я, когда там ахала Брижит Бардо.

Потом по жести крыши и по длинным листьям кукурузы на грядке за окном сарая хлынул ливень, а мы просто лежали крепко обнявшись и было хорошо.

Медовый месяц совпал с моим отпуском на заводе.

Наша первая супружеская размолвка случилась на третий день.

Я сидел во дворе, разбирал ноты какого-то испанского гитарного этюда. Она прошла из хаты в сарай и позвала меня.

Я ещё минуты две подёргал струны и пришёл.

Она заплакала, что она мне не нужна и я не обращаю на неё внимания. Так разве с жёнами обращаются?

Пришлось заглаживать вину самым действенным, по-моему, способом.

Хоть и не понял – в чём вина?

( … это уже теперь мне понятно, что в ней сработал инстинкт женского самосохранения: «если я у тебя уже есть, то для кого ты тренируешься на этой грёбанной гитаре?»

Впрочем, возможно я и теперь чего-то не так понял …)

Моего отца она покорила рыбой фаршированной луком и рисом, по рецепту приморского города.

Мне тоже очень понравилось. Жаль редко она её готовила.

Лёха Кузько принёс благую весть – мы будем играть в ДК завода КЭМЗ, он договорился.

Я обрадовался; если не играешь на танцах – это не жизнь.

И к тому же, когда мы с Ольгой ходили на танцы к «шпицам» и там на площадке вспыхивала драка, я боялся за её живот, хоть его и не было ещё видно.

На танцы в КЭМЗ приходила толпа из далёких от Лунатика районов.

Хоть «шпицы» и лучше нас, но после их танцев трамвая не дождёшься.

Но некоторые хлопцы с Посёлка приезжают к нам в ДК КЭМЗ.

Люди любят вливаться в толпу.

Владю и Чубу забрали в армию, на бас-гитаре теперь Сур, сосед Чубы; он ещё десятиклассник.

С нами стал петь загребельский хлопец Фофик, его коронный номер песня Макаревича:

и ещё про американского лётчика сбитого в небе над Вьетнамом:

( … только недавно я узнал, что это переделка «Секретного агента» Мэла Тормé. Ещё аж из 50-х.

Всё-таки в музыке они всегда нас обгоняли …)

Однажды ночью Ольга полезла с поцелуями к моему члену, но я крикнул:

– Мне не нужна жена-вафлистка!

Она отдёрнулась, а я тут же пожалел о своей дурости. Идиот!! Зачем? Ведь так же хорошо было!

Влился в толпу тупых «бурсаков».

Когда в сарае стало слишком холодно, мы перешли на кушетку в кухне.

На ночь я плотно закрывал двустворчатую дверь между кухней и комнатой, где спали родители и мои брат с сестрой.

Не потому, что мы каждую ночь занимались любовью, а чтобы они там не знали в какую ночь мы это делаем.

На танцах в КЭМЗе Ольга редко танцевала – слишком большой живот, а вокруг прыгают не глядя куда.