Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

У ресторанной группы из Мурманска, в составе из четырёх музыкантов от двадцати до двадцати пяти лет, была фирменная аппаратура, орган «Роланд» и самое главное – они пели. И пели они в профессиональные микрофоны с эхом.

– Раз! …ас-ас-ас… Два!…ва-ва-ва…

«Орфеям» с их домодельной экипировкой пришёл «гаплык».

Да, оставались ещё концерты, «халтуры», но танцы увяли на корню.

Мать Ольги вместе с нерасписанным отчимом уехали обратно в Феодосию – взяв с Ольги клятву приехать через две недели, а «шпицы» бросили якорь в Конотопе.

В конце февраля я провожал Ольгу с четвёртой платформы Вокзала.

Она села в последний вагон и, когда поезд дёрнулся, помахала мне через стекло двери.

Я уцепился за поручни и вспрыгнул на ступеньки под запертой вагонной дверью.

Поезд быстро набирал скорость, она испуганно кричала за стеклом не слышно что, но я знал что делаю и спрыгнул в самом конце платформы, потому что дальше начинались рельсы и шпалы других путей, где точно ногу сломишь.

В марте я написал ей письмо. Очень романтичное. Что над слесарными тисками моего рабочего места мне видятся её небесные черты.

Нет, у Пушкина я не списывал, но суть и дух были теми же – с поправкой лексикона и орфографии на полтора века.

По понятиям экспериментального участка Ремонтного цеха такое письмо мог написать лишь полный пиздострадатель.

Хотя, они его не читали, как, впрочем и она – письмо не застало её в Феодосии.

Ольга вернулась в Конотоп сообщить мне, что беременна.

В те времена – плановой экономики и заботы о нуждах населения – презервативы продавались даже в газетных киосках по три копейки за штуку.

Но для меня они являлись лишь словом из анекдотного фольклора и я понятия не имел что значит «предохраняться».

Потом она приняла какие-то таблетки и всё обошлось.

Весна пришла ранняя, дружная, тёплая.

В середине апреля я открыл «дачный» сезон ночёвки в сарае. Подмёл его и перенёс постель на зимовавшую там кровать.

В тот же вечер в Парке я позвал её «к себе».

Она неожиданно легко согласилась.

Я был счастлив всё дорогу от Парка до Нежинской.

Мы шли в темноте, плотно поймав друг друга за талии.

Через двор Турковых и палисадник под окном нашей хаты прокрались мы в сарай и я запер дверь на крючок.

В промежутках между нашими связями я, по завету Вилье-Инклана, восстанавливал равноправие между «руками, которые уже знали всё и глазами, которые всё ещё ничего не увидали».

Для этого я зажигал спички, одну за одной, и не позволял ей натянуть на себя одеяло.

Мы проснулись на рассвете и я проводил её через оглушительную тишину совершенно пустых улиц до хаты её подружки Светы, чтоб у неё имелось алиби для тёти Нины.

Первый утренний пешеход попался мне на обратном пути аж за Базаром.

Он шёл навстречу по другой стороне Богдана Хмельницкого.

Мне с ней было хорошо, но я хотел от неё избавиться.

Во-первых, хорошо было не всегда.

В тот раз, когда мы ездили на Сейм и я завалил её в ивняке, всё получилось как-то плоско и то что было, было не то.

Правда, мы реабилитировались, когда она зазвала меня в душ у себя на работе.

Да, она устроилась работать в городе. Разносила телеграммы с Главпочтамта.

( … трудно поверить, но даже тогда, в отсутствие сотовых телефонов, люди как-то ухитрялись выживать.

Им помогали в этом телеграммы.

Прямо домой приносят бланк в половину тетрадного листка, а на нём наклеены бумажные ленточки из телеграфного аппарата с напечатанными словами:

буду шестого в два вагон четырнадцать

Телеграммы сообщали самую суть, потому что платить надо за каждое слово и за каждый знак препинания, включая адрес того, кому её посылаешь.

Копейки приучают к лаконизму.

Конечно, если денег девать некуда, в конце можешь добавить:

целую зпт навеки твой тчк

А доставляют телеграмму работники Главпочтамта в маленьких чёрных сумочках:

– Вот тут распишитесь в получении …)

В пять часов у неё закончилась смена и мы встретились у обложенной крупножёлтыми плитками пятиэтажной Гостиницы напротив Универмага.

На первом этаже, кроме входа в Гостиницу, есть ещё пара стеклянных витрин с входами в Междугороднюю Телефонную Связь и в Главпочтамт.

Ольга отвела меня к служебной двери с обратной стороны здания.

В длинном коридоре она прошла вперёд и махнула мне из дальнего конца.

Некоторые двери были открыты и там сидели женщины, спиной ко мне, перед своими окошечками в стеклянных стенках-перегородках.

Мы спустились в широкий зал с длинными окнами над головой и рядком душевых кабин вдоль стены.

Зайдя в одну из них, мы разделись и Ольга пустила горячую воду.

( … в каком-то из 90-х годов, в одном мафиозном боевике, сцена в душе между Сильвестре Сталлоне и Шэрон Стоун была признана самой горячей эротикой года.

Так они же её у нас сплагиатили!

С опозданием на двадцать лет.

А теперь мне твердят, будто в СССР не было секса.

Всё было!

Просто начиналось оно на другую букву …)

В конце нашей е… то есть… сцены, мелькнул ещё такой кадр, которого Голливуд не показал.

Это когда по упругим белым ляжкам Ольги, между крупных капель и дорожек бегущей душевой воды, поползли два-три белесо-мутноватых выбрызга…

Я где-то уже видел этот кадр, но не мог припомнить где…

Да, я начал предохраняться.

( … незавершённое книжное образование порой сбивает с толку.

У меня, например, сложилось такое мнение, что «онанизм» это когда исключительно руками – дрочить и кончить.

Но, оказывается, ещё в Ветхом Завете был мужик по имени Онан, который в конце полового акта своим семенем поливал земляной пол шатра.

Заключительный аккорд, так сказать.

Аккорд, конечно, полная лáжа – совсем не в тональности, но зато предохраняет от нежелательных зачатий …)

Вобщем, во-вторых, меня напугала первая беременность Ольги – а вдруг она опять залетит, что тогда?

Я не хотел себя связывать и, чтобы развязаться, в один из вечеров на крыльце Светкиной хаты сказал ей, что нам пора расстаться.

Она заплакала.

Я закурил.

– Почему?

– Так надо. Я встретил другую.

– Кто? Имя!

– Ты всё равно не знаешь.

– Нет, скажи!

– Вобщем, одна Светка.

– Где живёт?

– Возле цыганского посёлка.

– Ты врёшь!

– Я не вру.

Я прикуриваю вторую сигарету от первой. Как в итальянских чёрно-белых фильмах.

Мне совсем не хочется курить. Сигарета горька и противна. Даже подташнивает.

Докурив до половины, я сдался.

Я сдался обеим – я не смог докурить сигарету, я не смог порвать с Ольгой.

На следующей неделе она мне объявила, что снова беременна и у неё уже нет тех таблеток.

Я позвал родителей в сарай, потому что нам надо поговорить.