Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Затем Сталин потребовал от своих союзников вернуть всех советских граждан освобождённых из немецкого плена и американцы не стали спорить.

Ваню и Гаину, среди множества таких же как они, отвезли во французский портовый город, где они, кстати, и познакомились, а оттуда пароходом в город Ленинград.

Судьба благоволила им – подавляющее большинство побывавших в Германии пленных повезли на восток в железнодорожных составах, а на границе с СССР, где у путей меняется ширина профиля между рельсами, их перегружали в эшелоны товарных вагонов и гнали составы по необъятным просторам нашей родины в лагеря ГУЛАГа, в Сибирь и на Крайний Север.

За что?

Заранее.

Чтобы воспоминаниями о пережитом в немецком плену, они не подпортили б, часом, картину старательно слагаемую в умах и памяти советского народа.

При условии, что воспоминания правильно процензурированы.

Даже у меня, воспитанного на ярких примерах из советской литературы и кинематографа, рухнуло немало стереотипов, когда я случайно услыхал разговор тёщи по телефону с её подругой, тоже прошедшей ад немецкого плена:

– …а помнишь, как на 23 февраля мы купили шампанское и пошли поздравить наших ребят-лётчиков?

Та-дах!!!

Оказывается, не только Штирлиц пил спиртное в этот день, но и пленённые советские асы тоже…

В Ленинграде Ваня и Гаина оформили свой брак и тут же завербовались на работу в одну из советских центральноазиатский республик.

И это правильно, там они смогли пересидеть последующие отловы бывших военнопленных и прочих повидавших несоветскую жизнь.

В советских лагерях им не пришлось бы угощаться семечками. Наша лагерная система самая гуманная в мире и не продляет твои муки унизительными призами за спортивные достижения.

Прочтя в центральной прессе о ликвидации последствий культа Сталина, они переехали на Украину, где, для начала, осели в сельской местности, а там уж доросли и до Нежина…

( … когда-то мой отец пытался объяснить мне, что продвижение жизни вперёд происходит по спирали. Я так его и не понял, хотя для наглядности он рисовал в воздухе круги указательным пальцем.

Судьба Ивана Алексеевича может послужить доводом в пользу этой теории.

В своей жизни мы ходим по кругу одних и тех же событий, но они, из-за спиралевидности жизненного процесса, обрастают новыми признаками и подробностями, поэтому мы и не распознаём их повторения, двигаясь мимо и – дальше.

Не знаю проводил ли мой тесть какие-то параллели между выигранными им семечками и своей должностью на нежинском хлебокомбинате.

Ведь суть одна – распоряжение зерном.

Хотя зачем ему такая геометрия…)

На четвёртом курсе я стал почти примерным студентом – посещаемость занятий возросла у меня неимоверно.

Не мог же я оставаться в квартире, когда Ира идёт в институт.

На лекциях я углублялся в долгую историю Иосифа и его братьев. Она становилась намного выпуклее и неторопливей после выкуренного косяка.

По звонку после последней пары я спускался в раздевалку на первом этаже, дожидался Иру и помогал ей одеть пальто в рукава.

Затем среди шума и гама одевающихся студентов я отыскивал белую пушинку на своём пальто, снимал её, одевал его и мы шли домой…

Эта белая паутинная пушинка появлялась на пальто всякий раз, если я выкуривал косяк в учебном заведении.

Да, вместо кожуха я ходил уже в демисезонном тёмно-верблюжьем пальто, которое купил ещё у Алёши Очерета, когда тот был на последнем курсе.

Феномен пушинки я про себя окрестил термином «бог шельму метит».

Иногда, в виде эксперимента, я воздерживался от косяка и она не появлялась.

Так что прежде, чем одеть пальто я осматривал его в поисках белой метки.

Она ни разу не подвела.

Моя любовь к Ире всё углублялась. Иногда она просила не смотреть на неё так упорно, особенно на людях, а я всё ещё надеялся остановить мгновенье.

Изредка мы приходили в общагу, чтобы чинно расписать пулю в 72-й комнате.

Из-за того, что Ира в положении, за преферансом мы уже не курили. Только Двойка иногда, с выучкой корнета лейб-гвардии просил её разрешения и дымил на зависть мне и Славику, пока Ира, сидя на койке у окна, кромсала ножницами взятую у меня «беломорину».

Она не делала секрета из своей беременности и ещё на втором месяце заказала у Лялькиной матери просторный элегантный сарафан из коричневой материи.

Однажды уже по весне, она вышла из общаги первой, пока я в вестибюле задержался с Двойкой.

Когда я вышел, Ира стояла возле угла здания и скандалила со студентом в окне этажа биофака.

Не поняв смысла сарафана, борзый второкурсник попытался подцепить незнакомку.

Я потребовал от него извинений даме и получил наглый отказ.

Пока я подымался к нему в комнату ко мне присоединился Двойка, но в комнате их оказалось трое.

Последовала неразборчивая драка с переменным успехом, из соседних комнат к ним подбегало подкрепление.

Мне запомнился момент, когда я стою на чьей-то койке, а один из противников подставляет своё лицо, чтоб получить в него удар ногой, но я сдержался – слишком уж явно он этого хотел.

Впоследствии я лежал на полу заваленный телами трёх противоборцев, которые старались меня обездвижить, а где-то в углу Двойка всё ещё отбивался от наседавших.

И тут дверь распахнулась – на пороге встала Ира с неизвестно где взятой линейкой в руках и громко объявила:

– Всех перережу!

Меня настолько поразила абсурдность ситуации – пиратский крик Иры, эта деревянная линейка и ты у неё в животе – что я захохотал.

Все присутствующие последовали моему примеру.

Не получается всерьёз драться с кем только что смеялся заодно.

Мне помогли подняться и мы ушли.

Невозможность остановить мгновенье заставила меня поменять приоритеты.

Моей задачей стало охранять её. Охранять от суматохи в раздевалке. От её подружек со змеиными жалами:

– Привет. Ой, ты как-то подурнела сегодня.

Охранять от её страхов перед будущим – фельдшерица Кердун в роддоме такая грубая, все на неё жалуются. И от затаившегося в ней самой непонятного, но отрицательного резус-фактора.

Охранять от всего этого мира, готового в любой момент нанести удар откуда не ждёшь. Поэтому я затаился и следил за ним.

Такая моя позиция привела к отчуждению от общаги, от курса, от института.

Только с Жомниром я продолжал общаться. Он стал научным руководителем моей курсовой работы «Ирония в рассказе В. С. Моэма «The Judgement Seat».

Кроме того он был нужен мне, чтобы в этом недоброжелательном мире отгородить место для нас с Ирой. Он обещал «засватать» мои переводы в какое-нибудь из книжных издательств в Киеве, где у него есть связи.