Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

– Челябинск на линии! Зайдите в пятую кабину!

А мужик так разочарованно:

– Э-э!..

И пошёл куда сказано.

Вот это – просвещённый! По одному лишь номеру кабины знает наперёд чем разговор закончится.

С Одессой я тогда хорошо познакомился. В основном пешком.

Нашёл публичную библиотеку № 2.

И Привоз нашёл, где грузчики в синих халатах толкают перед собой вокзальные тележки и кричат «ноги! ноги!», чтоб им дорогу уступали.

Там, на Привозе, старая цыганка на меня заклятье наложила по своим обрядам, когда я ел гроздь винограда.

Не знаю за что, но ей виднее.

«Фабрика желудочного сока» – я и не представлял, что такие предприятия бывают.

Когда я проходил через дворы пятиэтажек, забивающие «козла» мужики сильнее грохали костяшками об стол – отпугивали кошек, чтоб те мне тротуар не перебегали.

Союзники.

В Одессу я ездил автобусом, только пару раз пешком – там всего километров двадцать.

И один раз от Вапнярки до Новой Дофиновки прошёл вдоль берега моря; по обрыву.

Там в одном месте какая-то военная установка за колючей проволокой. Часовой закричал оттуда, что ходить нельзя, стал документы спрашивать.

Я ему через проволоку платочек показал, с корабликом в кружочке.

Он понял, что уровень иной.

– Ладно, иди куда шёл.

С того обрыва вид моря очень красивый. Спокойное, почти гладкое. Под солнцем отблёскивает.

Иногда набегал ветер, чтоб рябью по воде изображать различные виды галактик, спиралевидные в основном; он их срисовывал с облаков над морем.

В трамвае на пляж Аркадии я увидел Серого, который в стройбате из себя пахана стоил. Меня только удивило – четыре года прошло, а он такой молоденький и почему-то в чёрной матросской форме, бескозырка с ленточками.

Я поближе встал и тихонько спрашиваю:

– Серый – это ты?

Он не отозвался, хотя точно слышал.

А в другой раз это оказался мой отец. Возле газетного киоска.

На отца он совсем не был похож, я его только по голосу и узнал. Именно этим голосом он изображал душегуба, которого начальник лагеря довёл до нового убийства.

Когда он ко мне обратился, я прикинулся, что чересчур рассматриваю портрет психиатра Бурденко на обложке журнала «Огонёк», который висел за стеклом, так что ему киоскёр отвечал.

( … такие встречи кого угодно доведут задаться вопросом: что происходит?

Но тут без монады не разобраться.

Монада – это такая прибамбаса из философии, которую каждый понимает по-своему.

Для кого-то это – единичность, а для другого – совокупность единичностей.

Например, когда парень девушку спрашивает:

– Скажи! Я для тебя один из многих, или из многих один?

Тут второй «один» и есть та самая монада, а может и наоборот.

В одной индийской библии есть яркая такая картинка: ребёнок по траве ползёт, а на шаг впереди него пацанёнок бежит, перед которым мужчина шагает – вот-вот догонит скрюченного старика, а потом опять трава.

Картинка называется «Круг жизни». В смысле, из ничего в ничего.

Вот все вместе они и есть монада, потому что один и тот же человек.

Теперь остаётся лишь предположить, что монады могут складываться по разным признакам; например, тембр голоса; и всё становится на свои места.

Смотря каким концом к тебе монада развёрнута: отсюда – отец, с того края – бомж у киоска с Бурденко разговаривает.

Конечно, это малость посложнее, чем вызубрить наизусть: «когда споткнёшься на левую ногу – всё будет как надо; споткнулся на правую – лучше и не пробуй, заворачивай обратно», зато многое объясняет …)

Один одесский преферансист был в молодости частью преступного мира. Затем он перековался и сотрудничал с телестудией Одессы в качестве комментатора свежих криминальных новостей.

Ещё он даже книжку написал о впечатлениях полученных в своём бандитском прошлом. Так в ней он утверждает, что год твоего рождения и особенно лето, в Одессе проходило в необычайно бурной криминогенной обстановке.

Редкий случай, когда печатный текст не смог меня убедить. В то лето я сам был там и ничего такого не заметил.

Что говорит в пользу теории существования параллельных миров. Каждый из нас двоих жил в своём параллельном мире, от которого и получал впечатления.

За все мои неоднократные обходы и проходы по Одессе мною были отмечены всего два случая взаимопроникновения наших параллельных миров.

Первый случился утром в автобусе Гвардейское – Одесса, когда молодой парень на втором сиденьи справа сделал замечание водителю по поводу незначительного изменения маршрута в черте города.

По прибытии к Новому базару водитель прибежал в салон с извинениями и несколько даже подобострастными объяснениями перед парнем.

Он был прощён при содействии сидевшей рядом с парнем молодой спутницы.

Второй случай имел место в здании железнодорожного вокзала, где я обратился к милиционеру с вопросом о количестве населения в городе Одесса.

Он меня послал за ответом в отделение милиции на первом этаже.

Дежурный лейтенант, услыхав тот же вопрос, сказал мне малость подождать.

Послушно облокотившись на разделяющую нас стойку, я наблюдал как красные червячки его губ похотливо охватывают, стискивают и перебирают цилиндрик незажжённой сигареты, пока у меня за спиной раздавались вскрики, удары и вопли.

Мельком обернувшись, я отметил распахнутую дверь в камеру напротив, где женщина в косынке и чёрном халате уборщицы вырубала ханыгу в одних только красных трусах, кажется шваброй.

Больше я туда не смотрел до самого конца экзекуции, тем более что на мне под брюками были точно такие же трусы.

Получив полагающееся ему по службе наслаждение, лейтенант всё-таки закурил и сказал, что миллиона пока нет; может тысяч так шестьсот.

Вот почему после очередного обхода я выбрал для ночёвки круглый сквер перед вокзалом. Он оказался совершенно безлюдным, поскольку вход в него проложен через неосвещённый подземный переход.

Выбрав скамейку подальше от фонарного столба, я лёг; а когда вспомнил, что Эдгара По зарезали в Центральном парке города Нью-Йорк ради $40 – только что полученного им гонорара, то полувытащил из нагрудного кармана рубахи аванс, полученный на площади Полярников – типа, кокетливый платочек из трёхрублёвок для самовоспитания храбрости.

Машины вокруг сквера почти перестали ездить, но лежать было жёстко.

Однако, я принципиально не разжмуривал глаз, потому что ночь – она для сна.

И я не спал, когда услышал осторожные шаги вдоль закруглённой аллейки.

Он подошёл и на протяжении минуты смотрел на меня – усатого, в синей рубахе с коротким рукавом, из кармана которой торчали деньги, прежде чем так же тихо удалиться.

Я из принципа не посмотрел кто.