Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

– Серёга, ты что это делаешь?

– Так надо!

Мой брат всегда верил, будто я знаю что делаю, даже когда я и сам не знал.

Он перестал меня спрашивать, а просто стоял рядом и мы вместе смотрели на огонь, который обращал густую зелень сваленных на груду стволов и веток в чёрные обугленные палки и белый мелкий пепел.

В Одессу я прилетел затемно, зато успел на 6-часовой автобус от Нового базара проходящий через Новую Дофиновку.

За городом на меня начал наваливаться необоримый сон и я проспал свою остановку, а проснулся только метров через триста. По моей просьбе водитель остановил автобус наверху подъёма и я пересёк лесополосу.

В огороде крайнего дома среди редеющих сумерков уже минувшей ночи пожилой мужик в одном исподнем и баба в белой ночной сорочке зачем-то обметали грядки вениками. Двигались они как-то странно, словно роботы. В глазах мужика застыла остекленелость, а глаз бабы я не видел – она их прятала.

Необъяснимая картина в такую рань, но меня уже трудно было чем-либо удивить.

За моё 4-дневное отсутствие асфальт не привозили, а старую розовую побелку на здании общежития зачем-то забрызгали синими пятнами и разводами, типа, маскировочный камуфляж.

Но почему синькой?

Я снова втянулся в трудовые будни.

Погода поменялась, потому что возвращаясь как-то из Одессы я обнаружил, что в кармане у меня осталась одна лишь трёхкопеечная монета позеленевшей меди.

«Ну, это не деньги,»– подумал я и швырнул монету через плечо между деревьев лесополосы.

Ровно три дня после этого с моря дул холодный ветер, опровергая моё пренебрежительное мнение о трёх копейках и заставляя чётко уяснить смысл выражения «бросать деньги на ветер».

Умер электрик-одиночка, не дойдя из Чабанки до общежития. Его нашли на третий день.

Я всегда знал, что это опасный отрезок пути; летом там постоянно летают круглые шарообразные пушинки, похожие на морские мины, но, конечно, белые.

Наверное, он не успел увернуться.

Его хоронили на обрыве между шоссе и морем. На кладбище посёлка.

Капитонович нёс впереди деревянный крест, словно знамя наизготовку, а сам обвязался узким длинным рушником, как на свадьбе.

Что с них взять? Они людских обычаев не знают, просто слыхали звон.

В отцовском бушлате моряка с жёлтыми пуговицами я изображал колоритную фигуру, типа, мы – из Кронштадта, но тоже помог засыпáть могилу.

Потом мы на автобусе вернулись в общежитие, где работницы шахты приготовили поминальную тризну из своих домашних припасов.

Я облопался не меньше, чем на полевом стане у Чомбе.

В общежитие снова привезли рацию и мне пришлось переехать в комнату покинутую электриком. Потом ко мне подселили Васю, нового крепильщика.

Я поначалу засомневался какого он пола, когда случайно заметил красно-бурые следы на простыни его койки, как от менструации.

Он он стал объяснять, что ему под одеяло закатился помидор, который он во сне раздавил ногами, хотя я его ни о чём и не спрашивал.

Просто остров Беллами какой-то.

Однако, до чего простые объяснения порой находятся для непостижимых, на первый взгляд, фактов.

Осень вступила в свои права. Я застеклил окно в одной из комнат нашей будущей квартиры, но асфальт пока ещё и не привозили.

Так всё и шло до того дня, когда главный инженер приехал из Вапнярки и сказал, что на меня объявлен всесоюзный розыск – в шахтуправление пришло письмо из НГПИ, будто тут скрывается беглец от работы по распределению.

– Так что пиши заявление.

– Какое?

– С просьбой уволить тебя по собственному желанию.

– У меня такого желания нет.

– После этого письма оставить тебя тут мы не можем.

Поскольку я и дальше упорствовал в отсутствии желания увольняться, был найден компромисс – увольнение по имеющейся в кодексе трудового законодательства статье «по соглашению сторон».

Так, вместо избранного, я стал всего лишь стороною.

Напоследок я гулял по Одессе в кожухе нараспашку, как махновец из крестьянской армии Нестора Ивановича, и в резиновых сапогах, которым не страшны лужи от недавних дождей.

Потом в общежитии я упаковал их в тюк с остальной одеждой, завернув в неё инструменты, которыми уже тихо начал обрастать – молоток, топор, пила, утюг, кипятильник и белый эмалированный чайник.

Когда я привозил чайник из Одессы, то пришлось всю дорогу от Новой Дофиновки до общежития петь ему песни, чтоб он не очень боялся.

Вечер был поздний и слишком тёмный, как в заброшенных штольнях без фонаря. Приходилось по памяти вписываться в повороты грунтовки, нащупывая её ногами.

Тюк я отправил багажом с железнодорожного вокзала. Потом вернулся в общежитие, где оставались недавно купленный портфель, болгарская спортивная сумка «Аэробика» и гитара, чтобы наутро ехать в аэропорт.

В нашу комнату заглянул Славик Аксянов. Мы съели полную сковороду жареной картошки под «Болеро» Равеля из радиоприёмника Васи.

Я сказал Славику, чтоб он навесил дверь на будку туалета над лиманом. Она валяется там в бурьянах, я видел.

Он пообещал исполнить мою последнюю просьбу.

Однако, я, на всякий, сказал, что если не сделает – я буду являться ему, как тень отца Гамлета.

В его глазах мелькнул неподдельный испуг.

Кто бы мог подумать, что они тоже боятся привидений!

Ира сказала, что когда из Закарпатья пришёл сигнал о моей неявке по распределению, Гаину Михайловну вызвали к ректору с требованием открыть моё местопребывание.

Припёртая к стенке свидетельским показанием ректора Арвата, что летом он встречал меня в Одессе, она вынуждена была сдать меня вплоть до шахты «Дофиновка».

Теперь ей грозили неприятности на работе, а у меня отнимут диплом, если только министерство просвещение не аннулирует моё распределение.

Пришлось мне срочно ехать в Киев до остановки метро им. Карла Маркса и вверх по улице напротив площади Октябрьской революции до серокаменного дома в ряду ему подобных, но с вывеской министерства, чтобы подняться на второй этаж по лестнице из белого мрамора.

Завотделом министерства Баранов (фамилии иногда соответствуют сути учреждения), выглядел лет на пять старше меня, но куда более отёсанным, заточенным и отшлифованным.

Единственное, к чему можно было придраться – одинокий волосок на плече его пиджака, под которым виднелся тонкий шерстяной жилет, а под ним галстук в полоску на рубашке в мелкую тетрадочную клеточку – непробиваемые латы.

Он объяснил, что государство четыре года тратило средства, давая мне бесплатное образование; пробил час возместить бесплатность работой в Закарпатьи, либо – диплом на бочку.

Свою защиту я построил на страстном желании трудиться на ниве просвещения и именно на склонах Карпатских гор, но как же семья?