Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

– Тише, ребёнка разбудишь.

Потом Ира рассказала, что её сестра Вита тоже ездила в Одессу к родственникам.

Она хотела проведать меня на шахте, доехала до Новой Дофиновки, но жительница посёлка, Наталья Курило, отсоветовала продолжать путь – слишком дорога негодная.

– Да, она у нас в конторе сидит.

– Она жаловалась, что ты вообще никого слушать не хочешь, только мастера.

– Ей откуда знать, она наверху сидит.

– Значит, знает. А как там?

– Там – класс… Море такое – вообще… Корабли над полем…

– Совсем как кощей стал… Ты там был с кем-нибудь?

– Ты что?!

– Тихо, ребёнка разбудишь! Ну… ты так делал… раньше никогда так не делал…

– А-а… У камнерезной машины перенял. Её диски так движутся.

– Какая у тебя там должность?

– Длинная – помощник машиниста камнерезной машины. Но сам себя я покороче называю – фалличный ассоциатор.

– Это что?

– Из древне-греческого. Долго рассказывать.

– А жилищные условия там как?

– Две комнаты будут. Большие. Толик со второй машины говорил, они хорошо расположены. Зимой ветер задувать не будет. Он с другой стороны. А под окнами – лиман.

– Ну, ты худющий!

– Тише, ребёнка разбудишь.

Но ты всё равно проснулась.

– Слушай, а платочек где, что я на подоконнике оставил?

– Какой платочек? Я не видела.

Вобщем-то, всё верно. Чтобы увидеть надо знать что ищешь. Вон и я в первую минуту море не признал…

( … так кораблик и не нашёл своё пристанище, а потом и вовсе пропал.

Может где-то до сих пор бороздит просторы вселенной …)

Конечно, не слишком-то приятно было услышать, когда Ира сказала, что в роддоме ей сказали, что её девственная плева не была прорвана и тебе пришлось сделать это с обратной стороны.

Я, со своей стороны, никаких перемен не ощутил после такой неортодоксальной утраты девственности.

Особого чувства вины я тоже не испытывал, потому что всегда старался как мог. К тому же, истории известен по крайней мере один случай, когда рожала дева.

Что касается случая в нашем, не святом семействе, то это результат программирования через роман француза Эрве Базена, который я читал ещё в отрочестве.

Там, правда, до родов дело не дошло, но, всё равно, мне не всё можно давать читать.

Я съездил в Конотоп за тёплыми вещами – кожух, резиновые сапоги. Отец отдал мне свой чёрный флотский бушлат с пуговицами в два ряда.

Я даже гитару взял, потому что ехал обосновываться всерьёз и надолго.

В Конотопе тоже все охали, что от меня только половина осталась, но я себя великолепно чувствовал.

Моя мать зашила вещи в белую холстину. Получился большой и плотный тюк.

Но нужно было сделать ещё одно дело. Сделать и – унести ноги. Сделать и залечь на дно в шахте «Дофиновка».

( … на протяжении всех этих пяти с чем-то лет я знал что за всё надо платить; ничто не даётся даром.

И речь идёт не о деньгах за плитку, или ком запаренной анаши; это – само собой. Я имею в виду плату по большому счёту за «пушнину», за все приходы и улёты.

И чем ближе к финальной черте в корыте общего писсуара на киевском автовокзале, тем явственнее я осознавал, что мне известно даже кто именно платит непомерно высокую, дороже всяких денег, цену за мой кайф.

У меня не было ни желания, ни возможности разделить это знание с кем-либо – настолько это полный бред и ахинея.

Вот почему я глушил его и прятал даже от самого себя, но оно неумолимым фактом всплывало снова и снова – причём не только по укурке – что я в неоплатном долгу перед многострадальным народом Камбоджи, парящимся в субэкваториальном климате юго-восточной Азии.

И нет мне прощения.

Ничто не берётся ниоткуда, это – непреложная истина.

Тактильные ощущения первого моего улёта в кочегарке стройбата установили неразрывную связь между кайфом и получением по мозгам. Впоследствии эти ощущения сгладились, но кайф продолжал поступать.

Вопрос: если не я, то кто же получает по мозгам?

К концу 5-(с-чем-то)-летнего срока употребления пришёл ответ.

Отряды красных кхмеров, захватывая очередную деревню, убивали жителей-крестьян, таких же камбоджийцев, как и сами.

Для экономии патронов они убивали их ударами бамбуковых палок по черепу. Затем они переворачивали трупы на спину и фотографировали мёртвые лица, как для паспорта.

На этих снимках правый глаз зажмурен, а левый выпучен. Многорядные ленты таких снимков – мертвецы с кошачьим выражением лица – регулярно помещались в центральных газетах.

Я их видел.

Мне было за что испытывать чувство вины.

Конечно, с учётом событий сопровождавших мой первый вылет в Одессу, красные кхмеры вышибали крестьянские мозги уже не для меня, но продолжали вышибать, чтоб кто-то кайфовал.

В Одессе я оказался в самой гуще вселенской битвы неизвестно кого неизвестно с кем.

В ходе непостижимых перипетий я стал кому-то союзником, а кому-то врагом, оставаясь в полном неведении – кому?

Ясно одно – те, с кем я волею судеб оказался по разные стороны баррикад, не преминут меня выследить и свести счёты.

Недаром, сходя – ни свет, ни заря– в Нежине с поезда Киев-Москва, я отметил как в одном вагоне открылось окно и стеклянноглазый – по виду явно из монады главного инженера – выплюнул длинную струю слюны на перрон.

Это – несомненная отметина для других боевиков их тёмного легиона, что именно здесь они смогут напасть на мой дальнейший след, а проследить отсюда мои последующие передвижения до Конотопа труда им не составит.

И там они неизбежно выйдут на плантацию конопли в конце огорода хаты моих родителей на Посёлке.

С неисчислимыми и невообразимыми последствиями самого ужасного свойства.

Мой долг перед союзниками и недобитыми крестьянами жалких деревушек в мокрых джунглях юго-восточной Азии подсказывал единственно верное решение.

В сарае на Декабристов 13 я взял штыковую лопату и направился к плантации на крайней грядке …)

Они стояли махрово-гордые своим почти трёхметровым ростом.

Налитые, пронзительно пахучие.

( … простите меня вы тоже хотите жить но так надо иначе произойдёт непоправимое это не месть за моё опоздание на одесский поезд это необходимость я делаю то что должен простите …)

И они падали – одна за другой, одна рядом с другой, одна на другую – от ударов штыка вглубь, отделяющих от корней, обрывающих жизнь…

Я сложил их в высокую груду, снова пошёл в сарай и вернулся с канистрой бензина. Высоко поднялось трескучее пламя, поплыл густой белый дым.

Всполошившаяся тётя Зина позвала мою мать, та встревоженно поспешила в огород.

– Серёжа!.. Что ты… Зачем… Как это…

Не отрывая глаз от огня я ответил на застрявший вопрос:

– Так надо!

Она ушла и вместо неё пришёл мой брат Саша.