Валерий Букрин - Пятьдесят оттенков хаки

– А вторую? – безразлично поинтересовалась девушка.

– А, мне и одной достаточно! – небрежно отмахнулся Иван.

– Дело ваше, можете не брать, но мы пару не разбиваем, так что платить все равно придется за обе.

– Это почему же? – нахмурил брови разочарованный покупатель.

– А кто потом одну перчатку купит? – возмутилась кассир. – Мужчина, не тяните время! Берете обе или как?

– Обе! – выкрикнул Палыч и вернулся за второй.

Дома он положил покупку на полку для обуви, чтобы ненароком не забыть утром, и приступил к жарке картофеля. Жена привела из школы сына. Мальчик с упоением втянул воздух, радостно потер руки, а, заметив боксерское снаряжение, запрыгал от радости: «Вот это да!» Мать недовольно посмотрела на ценник и побагровела.

– Это что такое? – ворвалась она на кухню, размахивая перчатками, как боевым стягом.

– Орудие возмездия, – Иван на всякий случай прикрыл голову.

Но было поздно: жена, не метясь, въехала ему со всего размаха прямо промеж глаз.

– Возмездия, говоришь? – уточнила она. – К бою!

Через полчаса под глазом главы семьи распустился цветастый фингал. Когда домашние сели за стол, Буравин робко заглянул в кухню. Супруга и сын смачно доедали приготовленный им же картофель. Иван боком просочился вдоль стены и робко потянулся к буфету. От взгляда благоверной лямка его майки безжизненно упала ниц. Буратина нырнул на табурет и втянул голову в плечи. Его вторая половина с издевкой водрузила перед носом мужа тарелку с боксерской перчаткой. Вступать с ней в спор или переговоры было бессмысленно. Сглотнув слюну, Иван попятился к выходу.

Еще час жена намерено долго возилась на кухне, проверяла уроки сына, перекладывала содержимое шкафчиков и, выражая свое недовольство, отчаянно гремела посудой. Когда она приступила к стирке, прапорщик ястребом кинулся к холодильнику. Опустевшие враз полки украшала одинокая боксерская перчатка. Вторая покоилась в контейнере для хлеба. Иван не стал дальше испытывать судьбу и сунул в рот горсть геркулесовых хлопьев.

В понедельник на службу Буравин отправился злым и голодным, но во всеоружии. В мотовозе он забросил перчатки на верхнюю полку, удрученно сел у окна и через какое-то время задремал. Свою остановку он едва не проспал. Когда все пассажиры покинули вагон, идущий последним Митрофанов разбудил бедолагу. Прапорщик, слыша гудок отправляющегося мотовоза, выпрыгнул практически на ходу и на автопилоте поплелся за сослуживцами. Об утрате оружия возмездия он вспомнил только на подходе к части, и лес содрогнулся от близкого к отчаянию воя Ивана. Идущие впереди однополчане в ужасе отшатнулись, освобождая страдальцу дорогу. Буратина скакал аллюром и орал от обиды, а все с изумлением смотрели ему вслед и сочувственно переглядывались.

– Чего это с ним? – растерялся Митрофанов.

– Живот, наверное, прихватило, – предположил Волгин.

– Что-то Палыч в последнее время стал чудить, – задумался вслух Илья. – Осунулся, на людей бросается. Совсем озверел.

– Озвереешь тут! – усмехнулся Антон. – Что ни день, снимают с мотовоза. В воскресение вообще из дома вызвали.

– А что происходит?

– Какой-то неуловимый мститель каждый день срывает печать с его склада.

И только Андрей не участвовал в обсуждении. В прищуре его невинных глаз притаилась хитрая усмешка.

Следующий неурочный вызов Буратины в часть снова пришелся на выходной день. Палыч еще валялся в кровати, когда в дверь настойчиво позвонили. Иван, матерясь, стал одеваться. Жена, готовившая завтрак, злобно сверкнула глазами: «Опять твои друганы с утра пораньше! Пришибу всех, и суд меня оправдает!» – «Да на службу это», – огрызнулся прапорщик, открывая дверь.

Добираться в часть пришлось на перекладных. По дороге он, безбожно матерясь, проклинал свою горькую участь. Заодно досталось и прародителям. Солнце уже было в зените, когда Буравин прибыл на склад и опечатал его. Зайдя в караульное помещение, он обмер – начальником караула опять был Тополевский.

– Товарищ прапорщик, ваш склад снова оказался не опечатан, – участливо посетовал старлей. – Как вы понимаете, выбора у меня не было: пришлось вызывать вас из дома.

– Это все ты, твою мать! Я тебя вычислил! – сорвался на крик Буратина. – Как только ты в городе, печать на месте! Чего ты добиваешься? – в лоб спросил он Андрея.

– О чем это вы?

– Да все ты прекрасно понимаешь! – брызжа слюной, орал Иван. – Скажи, что тебе надо? Договоримся!

– Другое дело, – Тополевский улыбнулся и отвел Ивана в сторону. – Палыч, прошу об одном: будь человеком. Склад ведь не твоя собственность, – напомнил молодой офицер. – Твое жлобство уже всех достало. Ты хочешь войны? Завтра все повторится сначала.

– Сдаюсь! – взмолился Буравин. – Мне это все осточертело!

– Верю, – кивнул Андрей. – Мне тоже надоела эта свистопляска. Но это ты вынудил меня стать на защиту прав человека, знания и грамотные действия которого спасли десятки жизней, старт и твой поганый склад.

Буравин напрягся и, шумно сопя, восстановил в уме ход событий. Старлей с сочувствием посмотрел на его покрывшееся испариной лицо и миролюбиво предложил:

– Завтра ты найдешь Волгина, заменишь ему испорченный на пуске меховой комплект и извинишься. Делов-то, – он дружелюбно хлопнул прапорщика по плечу. – Палыч, героев нашего времени надо чтить и уважать, а не унижать.

– И всего-то? Какие вопросы! Пусть приходит, – обреченно согласился он и, конфузясь, уточнил: – А тебе самому-то что надо?

– Спасибо за заботу, у меня все есть, – сухо сообщил офицер.

– Ну, ты даешь! – недоверчиво посмотрел на него Иван.

Завершив рассказ, Андрей подозвал официанта и заказал чай с пирожными. Маша украдкой посмотрела на мужа. Он относился к тому счастливому типу людей, возраст которых фактически не подвластен времени. Несколько морщин на лбу, легкая седина на висках плюс пара-тройка килограммов лишнего веса – назвать такую малость изменениями язык не поворачивался. Однокашники Тополевского, которых знала Маша, постарели и погрузнели, а Андрей на их фоне и с годами выглядел молодцом, хотя испытаний на его долю выпало предостаточно.

Андрей нежно улыбнулся жене и легонько коснулся ее ладони. По только ей понятным нюансам Маша сразу догадалась, что его мысли снова вернулись в прошлое.

…Теплое летнее солнце отражалось в начищенных до блеска медных трубах духового оркестра и слепило глаза. На площади у Дома офицеров по случаю очередного юбилея космодрома построился весь гарнизон. Небольшое пространство вокруг парадных коробок частей заполнила празднично одетая толпа. Для тех, кто размеренно жил вдали от столичной круговерти, эта беззаботная толчея была неподдельным праздником. Дети радовались, высматривая в строю отцов, и, найдя, замирали от счастья и переполнявшей их гордости. Одетые с иголочки жены с трепетом внимали оратору, надеясь услышать в перечне произносимых им фамилий родное имя.