Андрей Сеченых - Эхолетие

– Пугалом, значит, работать? – Лёшка улыбался, но смотрел прямо в голубые глаза.

Генерал перестал смеяться и кашлянул в кулак.

– Неправильно, Самойлов, там лучшие люди . а ты пугалом их называешь. Я что, по-твоему, похож на пугало? – он снова неожиданно рассмеялся, понимая, что на пугало он точно не похож. – Ну, что скажешь, Алексей?

Неожиданно заморосил дождь, мелкий, по-весеннему, теплый. К остановке, находящейся в ста метрах от больницы медленно подруливал автобус.

– Да, согласен, товарищ генерал, шутка дурацкая. Знаете, я боюсь, не справлюсь. У вас же там лучшие люди, а у меня недостатков, как у собаки блох. Да и потом, мне скоро колхозное право сдавать надо. А в следующем семестре мы примемся за совхозное право, – Лёшка поднял воротник у куртки, – товарищ генерал, вы садились бы в машину, а то, не дай Бог, промокните и простудитесь. Обидно получится – приехали к нам в город всего на час и заболели.

Лёшка повернулся к Прудникову и крепко пожал ему руку:

– Удачи, капитан, береги себя.

– Это ты себя береги, – он ответил на рукопожатие и на секунду прислонился плечом к его плечу.

– Желаю здравствовать, товарищ генерал. – Лёшка шутливо приложил ладонь к бровям и побежал к автобусу.

Генерал проводил его взглядом, увидел, что Самойлов успел-таки добежать, и растерянно спросил у Прудникова:

– Я так и не понял, согласился ли он или отказался? Какое там колхозное право, он что, издевается над нами?

– Я тоже не понял, товарищ генерал, – капитан едва заметно улыбнулся, – но в том, что вам лучше сесть в машину, он точно прав. Дождь усиливается. Да, товарищ генерал, я рапорт сегодня напишу и по прибытию сразу вам передам.

– Какой рапорт? – Лебедев недоуменно поднял брови.

– Ну как, рапорт об итогах расследования, о незаконной деятельности Нелюбина.

– Ты здоров, капитан? Не было никакой деятельности, ничего не было, да и Нелюбина тоже не было. Была авария, но ты же не гаишник, чтобы ее описывать. Я прав? Отлично потрудился, капитан, – генерал с улыбкой похлопал по мокрой куртке Прудникова. Похлопал и тут же, досадливо морщась, полез за платком в карман.

Обычно четкий в своих действиях и словах, капитан Владимир Прудников посмотрел на капли дождя, скопившиеся на висках лысеющей головы своего начальника, совершенно безразлично пожал широкими плечами, с грустью посмотрел вслед уходящему автобусу и молча сел за руль машины.

– Так, ну наконец-то всё семейство в сборе, – в палату вошел врач в белом халате, застегнутом на все пуговицы, и представился, – Ковтун Станислав Исаакович.

Он подошел к кровати, внимательно изучил глаза Поля, достал из кармана молоточек, перевернул его вверх ногами и поводил в разные сторон, вверх и вниз, и попросил, чтобы Поль не отрывал от него взгляда. Потом попросил зажмуриться, потом широко улыбнуться. Провел молоточком по предплечьям больного и остался доволен результатом обследования.

– Ну что, мамаша, не волнуйтесь. Всё страшное позади. Ваш сын скоро окончательно восстановится, но пару недель ему все равно придется провести под нашим наблюдением. К тому же ему необходимо прокапать витамины бэ шесть, бэ двенадцать, обязательно магнезию. В домашних условиях это будет проблематично. Так что придется потерпеть, герой, – врач дружески положил руку на плечо Поля и успокаивающе улыбнулся.

– Спасибо вам, доктор, – поблагодарила Катрин.

– Да я-то здесь ничего практически не сделал. Процедура стандартная. Вам не меня, вам его друга благодарить надо. Если бы он вовремя не перевязал и «скорую» не вызвал, вот тогда дело могло еще неизвестно, чем закончиться.

Бартенев сидел в изголовье кровати, держал внука за руку, и внимательно наблюдал за манипуляциями врача с молоточком из нержавеющий стали. Он радостно заулыбался, услышав о том, что дела Поля идут в гору. Но когда Ковтун произнес слова про друга, которого надо благодарить, Владимир Андреевич вздрогнул, сжал в руке плеер и повел головой по сторонам в поисках того, кто давно уже ушел. Вдруг он резко вскочил на ноги и, не обращая внимания на удивленные взгляды, выбежал из палаты. Люди с опаской уступали дорогу ненормальному старику в белом халате, несущемуся по больничным коридорам со всех ног. Полы халата развивались, а проводок от плеера с наушниками на конце болтался за его спиной. «Поблагодарить… только бы успеть…». Он, задыхаясь, выбежал на крыльцо, но там уже никого не было. Серый «жигуленок», моргнув стоп-сигналами, повернул направо и выехал на проспект. С неба посыпались крупные капли дождя. Сердце Бартенева гулко стучало в груди, легкие со свистом жадно хватали воздух. Он вернулся под навес входной двери, прислонился к стене и надел наушники. Бархатной хрипотцой зазвучал саксофон. Он рассказывал о синем небе, солнце и вечной любви. Бартенев закрыл глаза и на несколько секунд вспомнил удивительного человека, который метеором ворвался в его жизнь и так же быстро исчез из нее. Он стоял и слушал мелодию, а в складки морщин под глазами снова неожиданно просочилась соленая влага…

Лёшка забежал домой, быстро переоделся, достал несколько фотографий, что-то написал на половине тетрадного листа, запечатал всё в конверт и надписал на нем адрес. Потом встал, вытряхнул все содержимое из сумки и, пробежавшись по квартире, сложил в нее умывальные принадлежности, комплект белья и катушку черных ниток с вставленной в них швейной иголкой. В карман положил оставшиеся, после подарка Полю, тридцать пять рублей, уже спокойным шагом прошел еще раз по квартире, провел рукой по книжным полкам, вытащил из ровных рядов одну – «Мастера и Маргариту» и, улыбнувшись, бережно положил ее в сумку. Лёшка подергал легкий, не более двух килограммов, кожаный аксессуар за ремень и подумал о том, как немного надо человеку для жизни. Дождь всё усиливался. Лёшка двигался по улице перебежками, стараясь не намокнуть под весенними струями. Он добежал до почтового ящика, опустил в него письмо и скрылся за стеклянными дверями автовокзала. Через час он уже ехал на междугороднем автобусе, а еще через три часа вошел в заброшенную квартиру Маслюкова. Скинул куртку, нашел тряпку, протер ею замшелый линолеум на кухне и вытащил из сумки продукты, которые успел купить в магазине.

Через день, в понедельник утром он вошел в трехэтажное здание из серого кирпича, украшенное слева от входа красной табличкой «…райвоенкомат г. Каменск». Он вбежал на второй этаж и, улыбаясь, прошел по длинному коридору. Возле стен на стульях жались молодые призывники в трусах и майках. В руках они держали серые листы с результатами медицинских обследований, а глаза были не по-весеннему грустными. Возле каждого кабинета с табличками «окулист», «хирург», «невропатолог» были очереди. Самойлов дошел до последней двери, находящейся в самом конце коридора, бодро постучал в нее и тут же зашел в кабинет. В небольшом помещении в углу у окна стоял стол, за которым сидел человек в форме подполковника войск связи и читал газету. При виде вошедшего он опустил очки на кончик носа, положил газету на стол и спросил: