Виктория Захарова - Одержимость. Рассказы

А после девятого класса из школы я ушла. Я поступила в колледж и там, хоть и с трудом, я смогла заговорить со своими ровесниками. Но только с девочками. При моей порочности, разговор с парнями неизбежно должен был привести их в постель со мной. Поэтому я получила нелицеприятную кличку за отказ от общения с мужским полом. Нет, не Дева Мария, а просто Лесбиянка.

4.

Несколько лет одиночества не прошли для меня просто так. Они, конечно же, оставили глубокий след в душе. Я его ощущала, как невидимый шрам на коже, как некую неуловимую ущербность. Походка моя стала неуклюжей, как будто я с трудом передвигаю ноги. И во всем образе моем сквозила какая-то неловкость. Каждый день, каждую минуту я чувствовала огромную вину за свою одержимость, за предательство, за боль, которую доставила своим родителям. О своём не рождённом ребенке я не думала вовсе – это был тошнотворный плод, доказательство моего падения и моей испорченности.

К концу обучения в колледже я стала изгоем, одиночкой, неисправимым синим чулком. Мои серые одежды, старые кеды, уродливые очки, затянутые в тугую косу волосы, и вечно срывающийся извиняющийся голос не вызывали желания общаться со мной. Если бы они только знали, что творится у меня в душе, у меня в голове!

Мой страшный мир был внутри – отчаяние, безысходность, вина и беспомощность… Я извинялась за все: за то, что имею отдельную комнату, за то, что родители кормят и обеспечивают меня, и платят за обучение, и заботятся обо мне, и терпят меня. Я стыдилась себя и извинялась за то, что живу…

На выпускной вечер я не попала. Туда нельзя было прийти в джинсах и кедах, а в платье я себя чувствовала просто голой. Мне казалось, все поймут, какая я низкая проститутка, если увидят меня в женственной одежде. Особенно, если я распущу свои густые волнистые волосы, сниму очки… Но мама настаивала, чтобы я получила диплом, как и все, на банкете. Платье мне купили глухое и черное, закрывавшее большую часть моего тела.

Я с интересом разглядывала себя в зеркало – крутой изгиб бедер, полная грудь, длинные прямые ноги … Как красиво! Какой я могла быть счастливой, если бы не была моральным уродом! Какая жуткая ирония судьбы: будучи душевным инвалидом, испорченной порочной лгуньей внутри, снаружи я была красавицей… Я одела туфли на каблуках, распустила волосы, прошлась по коридору, копируя походку манекенщиц, круто развернулась и застыла перед зеркалом, уперев одну руку в бок, а другую закинув за голову.

– Репетируешь? – услышала я насмешливый голос отца. Он наблюдал за мной в приоткрытую дверь из родительской спальни. Мне стало стыдно за то, что рассматриваю себя.

– Папа, я … – перед глазами у меня все плыло. Я не могла произнести ни слова от смущения и страха, а еще от отвращения к себе. Отец наблюдал за мной с интересом, пристально вглядывался в мое лицо, как будто выискивая там признаки и показатели «того самого», что он ненавидел.

Накануне выпускного вечера мне стало дурно. От страха меня трясло, я не могла ни есть, ни спать. К утру, после нервной бессонной ночи, я выглядела очень плохо. Лицо стало землистым, руки мои тряслись, и я перевернула чашку с утренним чаем.

– Так не пойдет, – сказал отец, – нужно вызывать скорую. Старый телефон стоял на тумбочке в прихожей. Пять шагов. До него было всего пять отцовских шагов… И он уже повернулся, намереваясь пройти к телефону.

– Не нужно, папа, пожалуйста! – попросила я, – я сейчас возьму себя в руки. Почему-то в этот момент попасть на выпускной вечер мне захотелось ценой собственной жизни. Может, потому, что в платье я выглядела изумительно, и мне хотелось после четырех лет унижений показать всем, что я НЕ ЛЕСБИЯНКА! НЕ СИНИЙ ЧУЛОК! НЕ ТАКАЯ! Или, потому, что Вовка Кондратенко, тайный, почти неосознанный мной предмет робкой влюбленности, мог увидеть меня НОРМАЛЬНОЙ!

– Тогда ты выпьешь лекарство и ляжешь, может быть, к трем тебе станет лучше, – смилостивился отец и накапал мне в стакан смесь лекарств. Взгляд его был удивленным, а в голосе проскальзывала едва скрываемая ярость. Наверное, я его разозлила, когда выделывалась перед зеркалом! Я покорно выпила отвратительный раствор и улеглась в постель. Но на вечеринку я все равно не попала. Я так сильно волновалась, что к двенадцати дня меня начало тошнить и рвать, а к двум начался сильный понос.

Диплом об окончании колледжа забрала в деканате мама.

5.

А потом мне разрешили устроиться на работу.

Это был магазин, книжный. Я работала консультантом с графиком два через два. Это означало, что два дня подряд с девяти утра и до девяти вечера я была на работе, а потом – два выходных. Какое это было счастливое время! Наверное, самое счастливое, в моей неудачной никчемной жизни!

В магазине всегда было сказочно уютно. Через огромные витражи в торговые залы проникал пыльный солнечный свет, и, казалось, делал значительнее все предметы, на которые он попадал. И книги, и красные яркие стеллажи, и деревянные подиумы, и рекламные стойки. Мне чудилось, что я нахожусь в прозрачном домике. Ведь и солнце, и дождь и снег всегда были рядом. Их отделял от меня тонкий стеклянный слой. Казалось, стоит протянуть руку, и ты почувствуешь теплые капли дождя или обжигающий холод снежинок на своей ладони! Но, одновременно, находясь рядом со стихией, я чувствовала тепло дома, запах типографской краски новых книг, слышала негромкие переговоры людей, влюбленных в литературу. Это был особый мир!

Я раскладывала книги по полкам, консультировала покупателей. Никто из них даже не догадывался о моем недостатке – порочности. В первый раз в жизни я смогла забыть, кто я на самом деле. Какая я тварь. Моя вина стала, как будто отдаляться от меня, становиться все меньше и меньше. Иногда мне удавалось по нескольку дней не вспоминать «об этом». Особенно, когда отец уезжал в командировку, и мы оставались дома вдвоем с мамой. Коллеги по работе тоже ничего обо мне не знали и считали меня немного стеснительной, но, в общем, нормальной девчонкой. Но самым главным были книги! Много книг! Можно было выбирать любые и читать, читать, пока прочитанное не вытесняло из меня почти полностью мой изъян или воспоминания о нем.

Прошло два года, и память стала тускнеть. Болезненные воспоминания о моем диком поступке молодости, моей испорченности и уродстве стали отступать. Мне казалось, что все это было не со мной. События вспоминались мной расплывчато и отрывисто. Только ночные кошмары остро, но ненадолго вторгались в мое сознание. На работе меня повысили, я стала администратором торгового зала. В моем подчинении были целых пять человек! Я удивлялась несколько месяцев этому повышению, а потом… поверила. Я поверила, что могу жить нормальной жизнью. Меня ценят! Меня уважают! В меня верят! И, спустя время, с трудом, преодолевая подозрения, я поверила тоже.