Мартин Брезиер - Затерянный мир Дарвина. Тайная история жизни на Земле

Тревор Форд, к его чести, с осторожностью отнесся к определению названного чарнией существа, напоминающего папоротник. Никто и никогда прежде не видел ничего подобного. Поэтому Форд предположил, что это отпечаток некоей водоросли – возможно, из-за сходства окаменелости с современной водорослью Caulerpa .

Впрочем, скоро Тревор Форд оставил осторожность и выдвинул гораздо более привлекательную идею: чарния и ее родичи – не что иное, как предки древнейших животных. Эта догадка привлекла внимание, ведь отыскать наших древнейших предков-животных – это заветная мечта ученых, своего рода “чаша Грааля”. А роль короля Артура в этом приключении с 1959 г. играл Мартин Глесснер. Начало его научной карьеры оказалось очень непростым.

Глесснер кое-что поведал мне за обедом, когда в Лондоне в 1983 г. пригласил меня в “Фортнем и Мейсон” [121]. У нас были общие интересы. Мы оба написали учебные пособия о микрофоссилиях, оба занимались эволюцией фораминифер, и оба были беззаветно влюблены в древнейших ископаемых животных. За салатом с омарами Глесснер рассказал, что его изыскания начались в Вене, в Австрии. Затем, уехав в Москву, Глесснер перешел к изучению микроокаменелостей. Война, по словам Мартина, застала его в советском госпитале, куда он попал из-за скарлатины и где ему было нечем заняться. Чтобы не томиться от безделья, Глесснер, выпросив у больничного начальства бумагу, засел за сочинение учебника о микрофоссилиях. Рукопись, обеззараженную страница за страницей, он переправил в Вену жене – для перепечатывания. В конце Второй мировой войны Глесснер переехал в Австралию и вскоре заинтересовался эдиакарской биотой. И вот тут-то и следует начать рассказ о поиске докембрийских животных.

Знаменитые эдиакарские окаменелости в Южной Австралии открыл не Мартин Глесснер. Это сделал австралийский маркшейдер Реджинальд Спригг, готовивший отчет о закрытых шахтах в районе хребта Флиндерс [122]. Однажды Спригг, перевернув обломок песчаника, нашел на обратной стороне камня любопытные следы.

Овцеводческое хозяйство, вблизи которого это происходило, носило старое, на языке аборигенов, название: Эдиакара. Теперь эдиакарским называют не только определенный комплекс ископаемых остатков, обнаруживаемый по всему миру, но и соответствующий геологический период [123].

И возникла проблема. Дело в том, что эдиакарские окаменелости Спригга в этом районе залегают на несколько сотен метров ниже древнейших из известных трилобитов. Но в 1947 г. бытовало мнение, что докембрийские породы не содержат крупных, хорошо различимых ископаемых остатков животных, и, следовательно, породы с такими ископаемыми неизбежно кембрийские! Хуже того: никто не заинтересовался открытием Спригга, нашедшего окаменелости, напоминающие чарнию, и массу не менее странных существ. Когда он показал находки губернатору Южной Австралии Томасу Плейфорду, тот воскликнул: “Лучше дайте мне побольше меди и свинца!” (Австралия нуждалась и нуждается в полезных ископаемых [124].) А когда Спригг выступил на крупной научной конференции в Австралии (и даже на Международном геологическом конгрессе в Лондоне в 1948 г.), коллеги сочли его находки “удачно сохранившимися следами неорганического происхождения”. Редакция “Нейчур” недолго думая отказалась от публикации его сообщения как не представляющего научный интерес. Неудивительно, что бедолага Спригг забросил окаменелости и обратился к поискам нефти.

С 1957 г. Мартин Глесснер мог уже сравнительно спокойно заниматься поиском ответа на загадку эдиакарской биоты. По правде говоря, он посвятил описанию и определению этих вымерших животных большую часть своей жизни [125]. К тому времени, когда Тревор Форд назвал чарнию ископаемой водорослью, Мартин Глесснер уже пришел к заключению, что напоминающие чарнию австралийские формы – вовсе не водоросли, а остатки мягких кораллов, напоминавших современные морские перья. Иными словами, он отнес чарнию к внешне примитивной группе животных, известных зоологам как стрекающие (они располагают стрекательными клетками книдоцитами, нужными для защиты и охоты). Впрочем, о книдоцитах знает всякий, кто имел дело с медузой или огненным кораллом. Как мы узнали на Барбуде, книдоциты вызывают ощущение покалывания, такое же, как ожог крапивой или ядовитым плющом. “Гарпуны” книдоцитов достаточно надежны для того, чтобы парализовать и убить маленькое животное.

“Определение” Глесснером эдиакарских окаменелостей десятилетиями считалось великим открытием – он будто нашел наконец предшественников кембрийского взрыва. Их полагали (воспользуемся терминологией того времени) эволюционными недостающими звеньями. Считалось, что древнейшие ископаемые можно сравнить с некоторыми из наиболее примитивных ныне живущих существ. В 1958–1984 гг. Мартин Глесснер и Мэри Уэйд аккуратно описали, отнеся к современным таксономическим категориям, десятки интересных окаменелостей из Эдиакарских гор [126].

Всякое новое описание выводило на свет еще одного прародителя нынешней группы животных: первая медуза, первый червь, предки крабов, предшественник морских ежей. Вскоре подоспели почести, премии и медали.

Теперь преемственность окаменелостей от эдиакария до кембрия казалась надежно установленной [127]. И когда в 1969 г. на другом конце света, у Мистейкен-Пойнта, Шива Балак Мисра, магистрант Мемориального университета Ньюфаундленда, нашел окаменелости, геологи решили, что это просто представители мира медуз по Глесснеру. Но вскоре этот мир поставили с ног на голову.

Первым вызов Глесснеру бросил Ганс Пфлюг, чудаковатый гамбургский палеонтолог, изучавший подобные ископаемые из Намибии [128]. Из них особенный интерес представляли две окаменелости: эрниетта ( Ernietta ), похожая на тулью шляпы-хомбург, и напоминающий банан птеридиний ( Pteridinium ). В намибийских окаменелостях Ганс Пфлюг не мог признать, как Глесснер, современных медуз и червей, и считал, что эрниетта, птеридиний и т. д. – это остатки сплотившихся в странно выглядящую колонию мириад одноклеточных организмов (вероятно, похожих на амеб). Пфлюг назвал их петалонамами ( Petalonamae ), “листьями из Намибии” [129]. Следует упомянуть, что научное сообщество без восторга встретило догадки Ганса Пфлюга относительно петалонамов. Скажу больше: их сочли простым чудачеством.

Вслед за этим должному критическому рассмотрению выкладки Глесснера подверг геолог из Тюбингена Дольф Зейлахер. Он заявил, что мало какие из представителей эдиакарской биоты (а то и вовсе никакие) выступают предковыми формами по отношению к существам времен кембрийского взрыва. Зейлахер предположил, что это организмы с уникальной организацией, напоминающие миниатюрные стеганые одеяла. Он отважно допустил, что эти вендобионты, вымершие в конце докембрия, стали своего рода продуктом неудачного эксперимента. Пфлюг и Зейлахер откупорили эдиакарскую банку с червями [130].