Мартин Брезиер - Затерянный мир Дарвина. Тайная история жизни на Земле

В 2002 г. геолог Ги Нарбонн снова пригласил меня изучить биоту Мистейкен-Пойнта, которую к этому времени уверенно датировали 575–560 млн лет ( рис. 14). Как мы видели, концепцию Глесснера, описывавшего своего рода залитый светом коралловый сад, стали подвергать сомнению. Кроме того, возник комплекс новых проблем. У ньюфаундлендских окаменелостей нашлись признаки того, что эти организмы жили вдалеке от солнечного света, на очень большой глубине на дне. Следовательно, “листья” не могли быть остатками ни водорослей (как считал Тревор Форд), ни животных с водорослями-симбионтами (как впоследствии думал Марк Макменамин из Массачусетса), ведь водоросли обитают в освещаемой солнцем воде [131].

Напрашивается вывод: чарния и ее родичи не зависели (в отличие от современных растений и водорослей) от солнечного света и углекислого газа. Может быть, чарния питалась (как и мягкие кораллы) иными организмами? Ведь существует множество напоминающих листья папоротника мягких кораллов – в частности, морские перья. По мнению Ги Нарбонна и его ученика Мэттью Клапэма, в породах у Мистейкен-Пойнта заметны указания на своеобразную экологию: одни “листья” – более длинные – добывали себе пропитание в водной толще (как и современные кораллы, например горгонарии), а другие, пониже, кормились органикой на дне, в осадке – как нынешние двустворчатые моллюски.

Но оставалось еще одно не менее любопытное затруднение. У коралловых полипов есть ротовое отверстие, а у любого эдиакарского ископаемого его нет. В отсутствие рта и пищеварительного тракта этим организмам было бы затруднительно употреблять в пищу непосредственно органику.

К рубежу тысячелетий догадка Мартина Глесснера – что чарния и ее родичи были своего рода мягкими кораллами наподобие морских перьев – все еще пользовалась большой популярностью. Чтобы проверить справедливость этой гипотезы, мы с Джонатаном Антклиффом отправились на поиски современных нам морских перьев. К счастью, мы узнали, что прекрасную коллекцию недавно выставили в Лондоне, в Дарвиновском центре при Музее естественной истории.

Снаружи музей олицетворяет викторианскую готику: Ноев ковчег из камня, кирпича, стали и стекла. Внутри же это впечатление усиливает наличие высокого свода. Затем взгляд опускается вниз, к лестнице, которая, как ни странно, напоминает путь самой жизни. Я пишу “как ни странно”, потому что венчает лестницу статуя Ричарда Оуэна – заклятого врага Дарвина. Примерно в течение века “ковчег” в Южном Кенсингтоне служил прибежищем некоторым из наших любимых динозавров. Вот, например, скелет диплодока: след, оставленный филантропом Эндрю Карнеги. Ему так нравилось это огромное ископаемое, что он заказал с десяток полноразмерных копий для экспонирования по всему миру [132]. К счастью, нынешнее руководство музея пока не взялось за этот зал, и мы до сих пор можем туда попасть.

Те, за кем пришли мы, убраны далеко от глаз публики. Каждый этаж Дарвиновского центра посвящен отдельной группе животных: позвоночных и беспозвоночных, законсервированных и заспиртованных.

Морским перьям достался четвертый этаж. Туда мы прошли по широкой галерее, вдоль рядов губок, кораллов, медуз, кальмаров, каракатиц и всевозможных червей в высоких и низких сосудах, с любовью сработанных викторианцами-стекольщиками для хранения больших и малых музейных сокровищ [133]. Внимание Джонатана привлек сосуд с морскими перьями Pennatula phosphorea , похожими на растрепанные перья какаду. Заметно, что пеннатула, как и ее родичи, наращивает крошечные мягкие полипы у основания “стебля”. Полипы у верхушки “листа” пеннатулы казались жесткими, старыми. Чарния же и ее родичи в процессе роста будто прибавляли малые сегменты, напротив, на конце “листа”, а сегменты у основания были крупнее (и, похоже, старше) [134].

Очевидно также, что современные морские перья снабжены чрезвычайно мускулистой ножкой, служащей, как нам известно, для прикрепления и зарывания в грунт. В самом деле, морские перья довольно много времени проводят в норах, что наблюдал (в 1835 г.) и сам Дарвин: “При отливе видны сотни этих зоофитов, точно солома на жнивье, торчащие усеченным концом вверх, выступая на несколько дюймов над поверхностью илистого песка. Если к ним прикоснуться или толкнуть их, они сразу же с силой втягиваются в песок, почти или даже вовсе исчезая в нем” [135]. Заметим, однако, что до сих пор не найдено живших в норах представителей биоты Мистейкен-Пойнт. Чарния не похожа на морские перья Дарвина [136].

Все это, похоже, указывает на то, что чарния и фрактофузус не получали питание за счет солнечного света, а также не охотились, как это делают морские перья. Возможно, они питались, получая химические вещества или пищу непосредственно из толщи воды, подобно современным червям, обитающим у глубоководных “черных курильщиков”? Увы, этот взгляд упрощен и не соответствует другому непосредственному наблюдению: фрактофузус и его родичи глубоко отпечатались в иле, а значит, жили они “лицом вниз” [137].

Если отбросить популярные способы питания (через рот, с помощью водорослей-симбионтов, поглощение из толщи воды), вариантов останется немного. Холмс объяснял Ватсону: “Отбросьте все невозможное. То, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался”.

Все чаще в отношении эдиакарской биоты выдвигается следующее предположение: многие ее представители получали питательные вещества непосредственно из осадка на дне [138]. Эта гипотеза заставила некоторых современных ученых, например Грега Ретоллака и Кевина Питерсона, отказаться от привычного (по Глесснеру) отношения к представителям эдиакарской биоты как к истинным животным. Ведь животные, как правило, питаются перорально, то есть поглощая пищу ртом, а не впитывая всей поверхностью тела. Одна из современных нам групп не испытывает нужды ни в ротовом, ни в анальном отверстии, поскольку питается всасыванием: это грибы. Молекулярные исследования показывают: грибы и в самом деле могут быть довольно близки к предкам современных животных. Впрочем, пока мало кто из ученых готов это признать. Все дело в том, что сложная, напоминающая папоротник конструкция ничуть не похожа на знакомые нам грибы.

Одно из старейших в осадочных породах Мистейкен-Пойнта ископаемых похоже на пиццу с лунками “пепперони”, посыпанную “луковыми кольцами”. Много десятков таких структур встречается в осадочных породах вместе с “веретенами”, “кустами” и “листьями”. У “пиццы” явно имелась программа роста, поскольку размер этой структуры варьирует от нескольких сантиметров до почти метра в диаметре. Тем не менее, установление ее происхождения (как и дешевой пиццы) несколько затруднено. Эти окаменелости описали Хелен Бойнтон и Тревор Форд на чарнвудском материале, который может быть старше 600 млн лет. Хелен замечательно умела отыскивать необычные следы. Она буквально читала старую породу, как незрячий читает шекспировский сонет, записанный азбукой Брайля. О биологии “пиццы” – ее вернее называть айвсхедия ( Ivesheadia lobata; рис. 14 и 15) – высказаны поразительные догадки. Некоторые ученые предположили, что это напоминающие воздушный шарик существа неясного происхождения, прикрепленные нитями к морскому дну. (В ряде случаев “пицца” как будто снабжена длинными, до нескольких метров, нитями.) Другие считают “пиццу” колониями фильтраторов или даже плохо сохранившимися колониями губок. Увы, у “пиццы” пока не обнаружено ни спикул, ни пор, ни иных признаков губок. Вместо этого, как указал Дункан Макилрой, диски нередко содержат разложившиеся остатки чего-то знакомого. В каждой лунке на диске видны маленькие пучки “листьев”, как у фрактофузуса. Иными словами, каждая “пицца” могла быть крупной, сложной колонией донных организмов, живущей примерно так же, как веретенообразные существа. Впрочем, в отличие от большей доли “веретен”, разложение на эдиакарском дне превратило колонии айвсхедии в нечто, напоминающее моцареллу.