Владимир Крупин - Так начиналось…

Вавилов едет в Саратов — организует филиал Географического общества. Командируется в Америку и там создает Бюро по интродукции растений в РСФСР.

Сукачев, попав в Курск, создает биологическую станцию — заповедник «Лес на Ворскле». Поручают ему преподавательскую работу в Ленинградском университете — организует кафедру геоботаники ЛГУ. Переезжает в Москву — и тут рождается кафедра биогеографии МГУ.

Общественные интересы, организаторский талант выдвинули обоих в президенты коллективов, известных выдающейся ролью в общественной жизни отечественной науки. Вавилов возглавил Географическое, Сукачев — Ботаническое общество.

Вавилов был зачинателем генетического высшего образования в стране. Сукачев организовал первые Географические курсы.

Круг интересов у Сукачева-исследователя не менее широк, чем у Вавилова. Сукачева также считают своим люди многих профессий. Ботаник и географ — он сделал много для лесоведения и дендрологии, для систематики культурных растений и палеонтологии.

Оба прославились как дарвинисты, натуралисты широкого профиля.

Но Вавилов шел к постановке общебиологических идей от частного, от иммунитета растений к закону гомологических рядов, к теории центров культурных растений. Путь его от факта к теории стремителен. Не больше десяти лет отделяют первые эксперименты от создания вавиловской теории обновления земли. Факты других наук, факты, которые охотник за растениями собрал в экспедициях, только подтвердили верность его теорий.

Сукачев был прежде всего теоретиком. Правда, начинал он «от чужой печки». От морозовского учения о лесе и лесных сообществах. От биосферы (пленки жизни на Земле) геохимика В. И. Вернадского. От зон природы почвоведа В. В. Докучаева. Но принцип его четок: идти от теории к факту. Именно к факту, ибо запросы практики представляли для ботаника Сукачева основу деятельности. Выступая в 1914 году в Вольно-экономическом обществе в защиту организации Амурской экспедиции, Владимир Николаевич говорил:

«Ботанические работы в конце концов должны преследовать практическую цель. Иметь в виду, только чисто научные интересы ботаники не имеют права, основное направление работ, программа и объем их должны в значительной мере определяться именно практической целью…»

Развивая морозовское учение о лесе как сообществе, Сукачев не ограничивается чистой ботаникой. Лес есть растительное сообщество (фитоценоз). Это живой организм, теснейшим образом связанный с условиями среды, где он произрастает. Значит, надо знать почву, где он растет, климат, рельеф и многое другое.

Поступательное движение Сукачева в науке не похоже на блестящие вавиловские взлеты. И если вавиловские мысли кое-кому поначалу казались фантазией, сказкой, то сукачевская фитоценология представлялась порой слишком обыденной и скучной.

Сукачев продвигался вперед трудно, но широким фронтом, вбирая в фитоценологию данные соседних, а также не очень родственных наук — геологии, геоморфологии, гидрологии, ландшафтоведения, палеонтологии. От его ботанико-географических исследований в Бузулукском бору (1904 г.) до создания законченной собственной теории — основ биогеоценологии — прошло 60 лет. Итак, от теории к факту, а от фактов к теории — девиз Сукачева.

Создание фитоценологии — отрасли знания, представляющей выдающийся интерес для всей мировой биологии, — тесно связано с экологией — наукой, которой, как помните, почти полностью посвящены последние месяцы творческой жизни Вавилова.

Экологические ряды, составленные Сукачевым для сосновых лесов, относятся, правда, еще к двадцатым-тридцатым годам. Но, пожалуй, только в 1943-м, после смерти Вавилова, академик Сукачев вплотную подходит к постановке широких проблем экономики природы.

Незадолго до кончины Сукачев опубликовал воспоминания о Георгии Федоровиче Морозове — основателе современного учения о лесе. В этих мемуарах есть и такие слова: «Морозов принадлежит к числу тех немногих ученых, работы которых не только не теряют своего значения по мере того, как мы удаляемся от времени их появления, — напротив, ценность их становится все более и более ощутимой». Слова эти вполне применимы к самому Сукачеву.

Но прежде несколько слов о Морозове и его учении о лесе.

Созданное в начале века, оно поразило не только лесоводов. Его книгой зачитывались почвоведы, ботаники, географы. От Морозова начался новый взгляд на природу — на биосферу, сферу жизни на земле. Грубо говоря, наука впервые увидела за деревьями лес во всем его единстве и многообразии. И когда много позднее, в 1943 году, на президиуме Академии наук зашла речь о создании Института леса, известный металлург академик Байков, руководивший заседанием, на память процитировал морозовское определение леса.

Идеи Морозова получили блестящее развитие в трудах Сукачева. И если мы связываем с именами, скажем, Галилея — механику, Ньютона — законы тяготения, Эйнштейна — теории относительности, а Бора — квантовую механику, то вклад академика Сукачева в науку можно охарактеризовать одним словом — биогеоценология. Био — жизнь. Геос — земля. Ценоз — сообщество. В переводе на русский это означает: наука о жизненных сообществах на земле. Перевод приблизительно передает суть новой науки. Да и насколько она нова?

Ученые на Западе занимаются проблемами экологии примерно столько же лет, сколько Сукачев ценозами в России.

Экология. Помните перевод этого слова? Учение о местообитании.

Есть и другой смысл. В словах «экология» и «экономика» — один и тот же корень. Ойкос — дом, жилище. В другом значении — сообщество. Еще одна наука о сообществах? Это буквальный перевод. По смыслу же лучше перевести так: наука о хозяйстве природы, об экономике природы.

Есть, конечно, некоторая разница в подходе к явлениям у экологов и у биогеоценологов. Но существо подхода одинаково — комплексное. И та и другая наука изучает проявления жизни в лесу, в море, в степи — комплексно. Берет участок жизни на земле в целом. Разве что биогеоценология берет проблемы пошире, помасштабнее, так сказать, глобально. И биогеоценология оказывается в конце концов той же общей биологией, перешедшей еще на один порядок выше.

Но мы еще вернемся к этим тонкостям, важным не столько науке, сколько широкому читателю.

Идея целостности, комплекса, или, как еще говорят, идея интеграции наук, в наше время настойчиво заявляет о себе. Парадоксально, но факт: чем дальше развивается та или иная отрасль знания, чем уже становится специализация, чем глубже уходит человек в проблемы того же лесоведения, тем острей он чувствует потребность сомкнуть свои усилия с ботаником, географом, экономистом, микробиологом, гидрологом. И все чаще биолог жалеет, что он, скажем, не физик, не математик. Не здесь ли скрыто начало новых и новейших наук, возникающих на старых?