Кирилл Кобрин - На руинах нового

Иными словами, Берджер учит человека думать о себе как о человеке, то есть субъекте общественный отношений, одним из ключевых элементов которых является искусство. «Эстетическое» есть порождение социального, причем социального, исторически ограниченного разными периодами. Оттого в данном случае социальная рефлексия (социальная критика как способ рефлексии) интереснее постоянно сменяющих друг друга представлений о Прекрасном. Задержимся на слове «интереснее».

Любой, кто хотя бы один раз в жизни бывал в художественном музее, мог обратить внимание на довольно растерянный вид большинства посетителей. Чаще всего люди оказываются в подобных заведениях либо автоматически, в рамках характерного для Европы устройства жизни, либо случайно. В музеи ходить положено, особенно в других городах и других странах. Это часть туристической рутины. В музей тебя приведут, если ты член делегации чиновников, бизнесменов, спортсменов, политиков и так далее. Это часть ритуала гостеприимства. Наконец, в музее действительно можно оказаться случайно – воспользоваться бесплатным чистым туалетом, переждать дождь или пургу, назначить интервью в здешнем кафе, наконец, даже устроить тайное свидание с возлюбленной(-ым) – ведь здесь так легко затеряться в толпе, плюс не рискуешь наткнуться на близких и друзей, они же местные, значит, в местном музее их не встретишь. Конечно, есть люди, которые посещают музей потому, что любят искусство, – я такой редкий вариант не исключаю; к тому же есть выставки, на которые положено сходить, чтобы поддержать свой социальный статус прежде всего в собственных глазах. Наконец, есть художники, искусствоведы, арт-критики, галеристы, дилеры, коллекционеры; они ходят туда по профессинальной нужде. Если исключить последних, то остальные, оказавшись в музее, оказываются в растерянности: а что же здесь, собственно, делать? Формально процедура ясна, конечно: надо двигаться от артефакта к артефакту, из комнаты в комнату, почитывая сопровождающие тексты и изредка взглядывая на то, что эти тексты сопровождают. Подольше постоять там, где толпится народ. Во-первых, из чисто спортивного интереса – пробраться поближе и захватить лучшую точку обзора. Во-вторых, это обычно картины или скульптуры, которые смутно вспоминаешь то ли по школьному учебнику, то ли по рекламе, то ли по телевизору, то ли у кого-то в Фейсбуке аватарка такая. Прочие произведения искусства особого внимания не привлекают.

Перед нами один из великого множества социальных ритуалов, в котором, как и в других, важен сам ритуал, а не те вещи, которые используются для его совершения. Никто из масонов не обращает особого внимания на особенности кинжала для посвящения в братство. Но посетитель музея – человек, а не ритуальная кукла, он любопытен, он думает, он замечает. Многие, участвуя в музейном ритуале, пытаются найти что-то для себя интересное – кого-то занимает устройство регуляторов температуры и влажности в залах, кто-то внимательно изучает резные картинные рамы и двери, кто-то глазеет в окно на порой прекрасные виды, кто-то действительно разглядывает картины – а там ведь есть на что посмотреть: виды, архитектура, животные, одежда, еда, тела, – что-нибудь из этого наверняка вызовет интерес, по разным соображениям, от профессиональных до эротических. Помню, какое сокрушительное впечатление произвела на меня и моих друзей картина Кустодиева «Русская Венера», когда нас, пятиклассников, привели в Горьковский художественный музей.

Никакой высокомерной иронии, отнюдь. Автор этих строк – один из описанной выше разновидности посетителей музеев и выставок. Искусство люблю, но по-своему; скажем, развлекаюсь в разных музеях мира тем, что пытаюсь понять, разглядывая череду портретов конца XVI – первой трети XVII века, когда в мужском костюме накладные белые кружевные воротники сменили накрахмаленные брыжи. Читать книги по истории моды неохота, а тут, в музее, все наглядно – ведь увидеть своими глазами интереснее! Мы действительно можем найти в искусстве нечто, исходя из того, кто мы такие, исходя из нашего гендера, возраста, социального положения, религиозных представлений и проч. Глядеть на это свысока, говорить о Возвышенном Искусстве – мне кажется, просто пошлость. Идея «искусства для искусства» была важна во второй половине XIX века, она сыграла свою роль и благополучно ушла в разряд отживших представлений прошлого. Вытаскивать ее сегодня, сдувать пыль, нагружать философскими или религиозными смыслами – жульничество, причем чаще всего корыстное, ведь этим любят заниматься люди, чья позиция в обществе прямо зависит от высоты пьедестала, на который они поставят памятник Искусству. Заметьте, не само искусство, а памятник. Мемориальный род скульптуры.

Задача Джона Берджера в «Способах видеть» – в том, чтобы посетитель музея, посмотрев передачи, перестал стесняться своего интереса. Чтобы посетитель понял: этот интерес к материальным обстоятельствам искусства, включая обстоятельства публичного показа со всеми сопровождающими техническими и финансовыми деталями, к обнаженным телам, к богато изукрашенным тканям и драгоценностям на картинах, к породам живописных собак и лошадей, к устройству быта и убранству помещений и даже интерес к кому-то из зрителей (-льниц), толпящихся у «Завтрака на траве», – вполне естественен, он оправдан, более того, он, наверное, и есть то, ради чего стоит ходить в музей. Берджер объясняет зрителю, что все так, он, зритель, чаще всего рассуждает верно, что вот эта милая молодая семейная пара, изображенная на границе своего поместья, действительно перегрызет глотку любому браконьеру, любому нищему, который притащится сюда просить милостыню, а вот здесь, конечно, художника занимают не исторические ориентальные персонажи, а редкие в его время ткани и вышивка. Не нужно бояться своих рассуждений, глядя на произведение искусства в специально отведенных для этого помещениях; не нужно бояться своего частного интереса, который кажется смешным и узким на фоне Возвышенного Искусства. Наоборот, это прекрасная точка для дальнейшего рассуждения о действительно интересном. И Берджер на своем примере учит зрителя такому рассуждению. «Способы видеть» («Ways of Seeing») становятся «Способами рассуждать» («Ways of Deliberating») и даже «Способами думать» («Ways of Thinking»).

В начале этого текста я назвал первое появление на телеэкране «Способов видеть» революционным событием. Это так, причем сразу в нескольких смыслах. Прежде всего, Джон Берджер – представитель революционной марксистской общественной традиции. Удивительно, как поменялось время за последние сорок пять лет; сегодня невозможно себе представить беспощадную критику капитализма в телевизоре – не под конвоем кавычек и не в цирке круглых столов, а прямое высказывание. У Берджера-мыслителя немало недостатков, но говорит он всегда прямо, от первого лица, ясно – и тут он продолжает уже другую, чисто английскую традицию, причем в ее лучшем проявлении – традицию, сформулированную Джорджем Оруэллом в эссе «Политика и английский язык». Но это только первый уровень. Более того, в 1972 году в западном мире было немало теоретиков и литераторов гораздо более радикальных, нежели Берджер. Через год после первого показа «Способов видеть» Ги Дебор сделал фильм «Общество спектакля» [112]по своей нашумевшей одноименной книжке. Конечно, никакого Берджера бранчливый Дебор не знал, да и Берджер вряд ли внимательно следил за деятельностью Ситуационистского Интернационала, но удивительно, насколько некоторые приемы ситуационистов вроде détournement узнаваемы в этом би-би-сишном сериале. Время было такое, революционное.