Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Структура этой глобальной финансовой системы сегодня столь сложна, что превосходит понимание большинства людей. Границы между такими различными функциями, как банкинг, брокераж, финансовые услуги, ипотечное финансирование, потребительский кредит и т. п., стали все более проницаемыми одновременно с возникновением новых рынков сырья, акций или долговых фьючерсов, и это обескураживающе обесценивает ( discounts ) будущее в настоящем. Компьютеризация и электронные коммуникации довели до предела значимость мгновенной международной координации финансовых потоков. «Банкинг, – утверждается в Financial Times от 8 мая 1987 года, – быстро становится безразличным к ограничениям времени, места и валюты». Сейчас ситуация действительно складывается так, что «английский покупатель может взять японскую ипотеку, американец может снять деньги со своего счета в Нью-Йорке через банкомат в Гонконге, а японский инвестор может приобрести доли в базирующемся в Лондоне скандинавском банке, акции которого номинированы в фунтах, долларах, немецких марках и швейцарских франках». Этот «шокирующий» мир высоких финансов очерчивает столь же шокирующее разнообразие всеохватных видов деятельности, в рамках которых банки осуществляют масштабные краткосрочные заимствования у других банков, страховые компании и пенсионные фонды накапливают столь масштабные объемы инвестиционных средств, что выступают в качестве доминирующих «маркетмейкеров», в то время как промышленный, торговый и земельный капитал стал настолько интегрирован в финансовые операции и структуры, что теперь все более сложно судить, где начинаются коммерческие и промышленные интересы и где кончаются интересы в строгом смысле финансовые.

Это смешение в особенности ассоциировалось с подъемом того, что теперь называется «бумажным предпринимательством». В последние годы был сделан огромный акцент на поиске иных способов извлечения прибылей, нежели прямое производство товаров и услуг. Соответствующие технологии варьируются от утонченной «творческой отчетности» с помощью тщательного мониторинга мультинационалами мировых рынков и политических условий, благодаря чему корпорации могут извлекать прибыль из относительных сдвигов курсов валют или процентных ставок, до неприкрытого корпоративного рейдерства и вывода активов конкурентов или даже совершенно сторонних корпораций. «Мания слияний и поглощений» 1980-х годов была неотъемлемой частью этого акцента на «бумажном предпринимательстве», ведь, несмотря на то что в некоторых случаях подобные виды деятельности могли быть обоснованы с точки зрения рационализации и диверсификации корпоративных интересов, общее направление гораздо чаще представляло собой не более чем извлечение «бумажных» прибылей, не утруждавшее себя реальным производством. Мало удивительного в том, что, как отмечает Рейх, «бумажное предпринимательство теперь занимает ряд лучших умов Америки, атакует ряд самых талантливых выпускников вузов, задействует определенную часть ее наиболее творческой и оригинальной мысли и побуждает к действию ряд ее наиболее энергичных скрытых механизмов» [Reich, 1983]. На протяжении последних 15 лет, сообщает Рейх, наиболее востребованные и наиболее доходные рабочие места в бизнесе США сосредоточены не в области управления производством, а в правовом и финансовом сегментах корпоративной деятельности.

Опьяненная ликвидностью и взволнованная закредитованностью, которая возрастала по выходящей из-под контроля спирали начиная с 1973 года, мировая финансовая система, впрочем, избежала какого-либо коллективного контроля со стороны даже самых могущественных из развитых капиталистических государств. Симптоматичным для этой проблемы стало формирование так называемого «евродолларового» финансового рынка из избыточных долларов США в середине 1960-х годов. Совершенно бесконтрольный для любого национального правительства, этот рынок «безгосударственных» денег вырос с 50 млрд долларов в 1973 году до примерно 2 триллионов долларов к 1987 году, тем самым приблизившись по объему ко всей совокупности внутренних денежных агрегатов в США. В 1970-х годах объем евродолларов возрастал темпами примерно 25 % в год – для сравнения, прирост денежного предложения в США составлял 10 % в год, а ежегодный прирост внешней торговли был равен 4 %. Аналогичным образом росла как грибы после дождя задолженность стран третьего мира (см. рис. 9.9). Не требуется большого воображения, чтобы увидеть, каким образом подобные дисбалансы предвосхищают жесткие стрессы и ограничения в глобальной капиталистической системе. Предсказателей плачевной судьбы наподобие инвестбанкира с Уолл-стрит Феликса Рогатина сейчас предостаточно, и даже такие издания, как The Economist и The Wall Street Journal , высказывали мрачные волнения по поводу надвигающейся финансовой беды задолго до краха фондового рынка в октябре 1987 года.

Новая финансовая система, возникшая начиная с 1972 года, изменила баланс действующих сил в глобальном капитализме, придав гораздо больше автономии банковской и финансовой системе по отношению к корпоративным, государственным и личным финансам. Гибкое накопление очевидным образом больше, чем фордизм, обращено к финансовому капиталу и его координирующей силе. Это означает, что потенциал возникновения самостоятельных и автономных финансовых кризисов теперь гораздо выше, чем прежде, даже несмотря на то что финансовая система более способна распределять риски по широком фронту и быстро перемещать фонды от рухнувших к прибыльным предприятиям, регионам и секторам. По большей части эти текучесть, нестабильность и круговорот можно напрямую связать с укрепившейся способностью перемещать потоки капитала по кругу таким образом, который, кажется, почти забыл об ограничениях времени и пространства, обычно скрепляющих материальные виды деятельности по производству и потреблению.

Рис. 9.9. Рост задолженности развивающихся стран, 1970–987 годы

Источник: Долговые таблицы Всемирного банка.

Растущие возможности координации, заложенные внутри мировой финансовой системы, в некоторой степени возникли за счет способности национального государства контролировать потоки капитала и, соответственно, его фискальной и монетарной политики. Состоявшийся в 1971 году отказ от Бреттон-Вудского соглашения о фиксации стоимости золота и конвертируемости доллара был признанием того, что США больше не могут контролировать всемирную фискальную и монетарную политику в одиночку. Принятие в 1973 году гибкой системы обменных курсов (в ответ на масштабные спекулятивные валютные атаки против доллара) сигнализировало о полной отмене Бреттон-Вудской системы. С этого момента все национальные государства оказались во власти финансовой дисциплины – под давлением либо эффектов перетока капитала (отметим предпринятые после 1981 года меры по финансовому оздоровлению в политике правительства французских социалистов под угрозой значительного оттока капитала), либо прямой институциональной дисциплины. Уступка диктуемым Международным валютным фондом мерам строгой экономии, совершенная в 1976 году при лейбористском правительстве в Великобритании с целью получения доступа к кредитным ресурсам, попросту была признанием внешней финансовой власти над внутренней политикой, и это, очевидно, более соответствовало сути дела, чем просто заговор «цюрихских гномов», на который обрушивалось правительство Уилсона в предшествующем десятилетии [68] Имеется в виду фрагмент из выступления премьер-министра Великобритании Гарольда Уилсона в Палате общин 12 ноября 1956 года: «Все эти финансисты, все эти маленькие гномы в Цюрихе и других финансовых центрах…». . Конечно, при капитализме всегда присутствовало тонкое равновесие между финансовой и государственной властями, однако слом фордистско-кейнсианской парадигмы явным образом означал сдвиг в сторону усиления позиций финансового капитала по отношению к позициям национального государства. Значимость всего этого становится еще более очевидной в контексте быстрого сокращения транспортных и коммуникационных издержек, основанного на контейнеризации, грузоперевозках широкофюзеляжными авиалайнерами и спутниковых коммуникациях, что обеспечило мгновенную трансляцию производственных и проектных инструкций в любую точку земного шара. Промышленность, традиционно связанная локальными ограничениями в виде источников сырья, смогла стать гораздо более свободной. Начиная с середины 1970-х годов появилась обширная литература, в которой предпринималась попытка отследить новое институциональное разделение труда, смещение принципов локации производств и быстро распространяющиеся механизмы координации как внутри транснациональных корпораций, так и между различными отраслевыми рынками товаров и продуктов. Новые индустриальные страны (НИС), такие как «банда четырех» в Юго-Восточной Азии (Гонконг, Сингапур, Тайвань и Южная Корея), стали шаг за шагом захватывать рынки определенной продукции (текстиль, электроника и т. д.) в развитых капиталистических странах, а вскоре к ним присоединились ряд других НИС (Венгрия, Индия, Египет) и те страны, которые ранее преследовали импортозамещающие стратегии (Бразилия, Мексика) в рамках перемещения локализации мирового промышленного производства.