Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Все это подразумевает, что традиционно характерное для капитализма напряжение между монополией и конкуренцией, централизацией и децентрализацией экономической власти теперь складывается совершенно по-новому. Однако это необязательно предполагает, что капитализм становится более «дезорганизованным», как считают Клаус Оффе [Offe, 1985], а также Скотт Лэш и Джон Урри [Lash, Urry, 1987]. Ведь самое интересное в текущей ситуации заключается в том способе, каким капитализм становится еще более жестко организованным путем дисперсии, географической мобильности и гибких реакций на рынках труда, в трудовых процессах и на потребительских рынках, и все это сопровождается обильными порциями инноваций в институтах, продукции и технологиях.

Более жесткая организация и концентрированная централизация в действительности были достигнуты с помощью параллельного развития в двух важнейших направлениях. Во-первых, точная и своевременная информация сегодня является крайне ценным товаром. Доступ к информации и контроль над ней в совокупности с хорошо развитой способностью незамедлительного анализа данных стали принципиальны для централизованной координации масштабных интересов корпораций. Способность незамедлительной реакции на изменения обменных курсов, мод и вкусов, а также на действия конкурентов является для выживания корпораций более существенным моментом, чем когда-либо при фордизме. Акцент на информации также породил широкий ряд различных высокоспециализированных бизнесов, сервисов и консалтинговых структур, способных предоставлять сиюминутные сведения о рыночных трендах и те типы непосредственного анализа данных, которые полезны в процессе принятия решений корпорациями. Информационный акцент также сформировал ситуацию, когда масштабные прибыли все чаще генерируются на базе привилегированного доступа к информации, особенно на финансовых и валютных рынках (свидетельством чему стали быстро распространяющиеся «инсайдерские скандалы» 1980-х годов, которые сотрясали Нью-Йорк и Лондон). Однако в некотором смысле это лишь нелегальная верхушка того айсберга, где привилегированный доступ к информации любого рода (например, о научных и технических ноу-хау, правительственной политике и политических сдвигах) становится принципиальным аспектом успешного и прибыльного принятия решений.

Доступ к научным и техническим ноу-хау всегда был важен в конкурентной борьбе, но и здесь мы наблюдаем обновление интересов и акцентов, поскольку в мире быстро меняющихся вкусов и потребностей и гибких производственных систем (отличающемся от сравнительно стабильного мира стандартизированного фордизма) доступ к новейшим технологиям, новейшей продукции, новейшим научным открытиям предполагает возможность овладения неким важным конкурентным преимуществом. Знание само по себе становится ключевым товаром для производства и продажи покупателю, предлагающему наивысшую цену в условиях, которые сами все более организуются на конкурентной основе. Университеты и исследовательские институты яростно конкурируют за кадры, а также за то, кто первым запатентует новые научные открытия (тот, кто первым создаст препарат от вируса СПИДа, определенно получит щедрую прибыль, что четко зафиксировано в соглашении, заключенном между исследователями США и французским Институтом Пастера). На протяжении последних нескольких десятилетий организованное производство знания примечательным образом расширилось одновременно со все большей постановкой его на коммерческую основу (свидетельством чего стал болезненный переход многих университетских систем в развитом капиталистическом мире от роли стражей знания и мудрости к вспомогательному производству знания для корпоративного капитала). Знаменитые взаимосвязи предприятий «хайтек» – индустрии Кремниевой долины или на шоссе 128 между Массачусетским технологическим институтом и Бостоном представляют собой достаточно новые конфигурации, специфические для эпохи гибкого накопления (даже несмотря на то, что, как указывает Дэвид Нобл в своей книге «Америка по проекту», многие университеты США были учреждены и с самого своего основания поддерживались корпоративным капиталом).

Контроль над информацией и механизмами проповеди массового вкуса и культуры стал таким же принципиальным орудием в конкурентной борьбе. Потрясающую концентрацию экономической мощи в книгоиздательстве (где 2 % издателей контролируют 75 % книг, выпускаемых в США), медиа и прессе невозможно объяснить просто с точки зрения производственных условий, способствующих слияниям в этих сферах. Это явление имеет много общего с властью крупных корпораций, выраженной в их контроле над механизмами дистрибуции и рекламными издержками. Последние заметно выросли начиная с 1960-х годов и поглощают все большую долю бюджетов корпораций, поскольку в мире высокой конкуренции принципиальным моментом становится не просто продукция, но корпоративный имидж как таковой, причем не только в маркетинговых целях, но и для увеличения капитала, осуществления слияний и получения рычага для производства знания, правительственной политики и продвижения культурных ценностей. Корпоративное спонсорство искусства («Выставка при поддержке корпорации имярек»), университетов и филантропических проектов представляют собой престижные цели в ряду различных видов деятельности, включающих всевозможные инструменты, от шикарных буклетов и отчетов компаний, PR-акций и даже вплоть до скандалов, которые постоянно удерживают имя той или иной компании в публичном поле зрения.

Вторым из упомянутых направлений развития, причем гораздо более важным, чем первое, была полная реорганизация глобальной финансовой системы и возникновение чрезвычайно укрепившейся мощи финансовой координации. Опять же, здесь происходило двойное движение: с одной стороны, в направлении формирования финансовых конгломератов и появления воротил необычайного глобального масштаба, с другой – быстрое распространение и децентрализация финансовой деятельности и финансовых потоков благодаря созданию совершенно новых финансовых инструментов и рынков. В США это означало дерегуляцию финансовой системы, которая была жестко ограничена регуляторными мерами еще начиная с реформ 1930-х годов. Первым явным признанием необходимости реформ как условия выживания и роста капиталистической экономической системы был отчет Комиссии Ханта в 1971 году. После травмирующего опыта 1973 года давление в пользу финансового дерегулирования набирало ход на протяжении 1970-х годов и поглотило все мировые финансовые центры к 1986 году (когда знаменитые лондонские реформы тэтчеровского «большого взрыва» [67] «Большой взрыв» в лондонском Сити 27 октября 1986 года – одна из наиболее известных реформ эпохи Маргарет Тэтчер, проведенная министром финансов Найджелом Лоусоном, которая допустила иностранные компании к ряду рынков, прежде защищенных протекционистскими барьерами, торговым банковским услугам и разрешила строительным инвестиционным компаниям участвовать в торгах на бирже. Это решение породило бум, который продолжался до «черного понедельника» в октябре 1987 года, когда произошел обвал финансовых рынков. внедрили эту тему в общественное сознание). Дерегуляция и финансовые инновации – длительные и сложные процессы – к тому времени стали условием выживания любого мирового финансового центра внутри высокоинтегрированной глобальной системы координированных и при этом мгновенных телекоммуникаций. Формирование глобального фондового рынка, мировых рынков сырьевых (и даже долговых) фьючерсов, валютных и процентных свопов, наряду с ускорившейся географической мобильностью финансовых ресурсов, впервые означало формирование единого мирового рынка денег и кредитного предложения.