Наталья Михайлова - Барков

Поэт, царь и царица

Стихотворение Державина «Властителям и судиям» было напечатано в журнале «Зеркало света» в январе 1787 года под названием «Ода. Извлечена из псалма 81». Это уже третья редакция написанного в 1780 году стихотворения, которое, разумеется, не понравилось властителям и судиям. Они, «неправедные и злые», позаботились о том, чтобы тогда, в 1780 году, открывающий журнал «Санкт-Петербургский вестник» лист со стихами Державина вырезали (причем в каждом экземпляре всего тиража) и заменили другим листом. Любопытно, что 150 лет спустя, в 1930 году, портрет неугодного власти Маяковского вырезали из всего тиража журнала «Печать и революция». В 1795 году после Великой французской революции, когда Державин готовил к выходу в свет собрание своих стихотворений, включив в него стихотворение «Властителям и судиям», Екатерина II не разрешила издание. Поэт вспоминал, как придворные «бегали его, как бы боясь с ним даже и встретиться, не токмо говорить» [114] Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающия в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина // Державин Г. Р. Избранная проза. С. 176. . Более того, Державина обвинили в том, что он написал якобинские стихи, и ему пришлось объяснять и устно, и письменно, что царь Давид, 81 псалом которого он переложил, не был якобинцем, а потому и стихи никак не могут быть якобинскими. Но и в 1798 году, после смерти Екатерины II, в царствование ее сына Павла I, цензура запретила окончательную, третью редакцию стихотворения.

Когда Державин сочинял «Оду к премудрой киргизкайсацкой царевне Фелице…», он искренне воспевал несравненную мудрость Екатерины II, восхищался ее неустанными трудами для «блаженства смертных», то есть подданных. Но при этом он всегда оставался собой, всегда был, как он сам о себе сказал, «горяч и в правде черт». В стихотворении «Памятник» Державин ставил себе в заслугу то, что он «истину царям с улыбкой говорил». Однако истину поэт и без улыбки, нелицеприятно доводил до сведения венценосных и титулованных особ. Как-то раз он, будучи личным секретарем Екатерины II, рассердившись, схватил ее за край мантильи. Царица распорядилась позвать из соседней комнаты одного из приближенных, которому пожаловалась на «этого господина» Державина — неровен час, этот господин, кажется, ее «прибить хочет».

Не прикасайтесь к идеалам, позолота остается на пальцах. В своих «Записках» Державин признавался, что «он, по желанию ея, видя дворския хитрости и беспрестанные себе толчки, не собрался с духом и не мог таких ей тонких писать похвал, каковы в оде Фелице и тому подобных сочинениях, которыя им писаны не в бытность его еще при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении к двору, весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины, то и охладел так его дух, что он почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу ея» [115] Там же. С. 151–152. .

Державин — младший современник Баркова, ставший, пожалуй, самым знаменитым поэтом XVIII века. И, быть может, именно его поэтическое творчество и государственная служба (а он был и губернатором, и сенатором, и министром юстиции, и, как уже было сказано, секретарем императрицы) наиболее ярко отражают сложные драматические отношения поэта и власти в XVIII веке, «столетье безумном и мудром». Но и старшие современники Баркова, поэты, которых он знал, с которыми встречался, так или иначе, каждый по-своему, на себе испытали «гнет власти роковой».

Тредиаковский был унижен ползаньем на коленях перед Анной Иоанновной во время поднесения ей оды или похвального слова, претерпевая не только унижения, но и побои сильных мира сего. Екатерина II превратила его в посмешище, заставляя своих придворных в качестве наказания за какую-либо оплошность читать вслух страницу из поэмы Тредиаковского «Телемахида» или же выучить отрывок из нее наизусть.

Ломоносов — этот, по словам В. Г. Белинского, Петр Великий русской литературы, единственный универсальный гений в русской науке и культуре, — вынужден был сочинять стихи для фейерверков, украшающих царские праздники, писать дежурные хвалебные оды по случаю восхождения на трон очередного царя и царицы. Звание академика, чин статского советника, наконец, слава не избавляли его от необходимости защищать свое личное достоинство. Заметив, что «Ломоносов наполнил торжественные оды свои высокопарною хвалою», Пушкин далее писал: «но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей» (VII, 196). В дневнике Пушкина 1834 года есть такая запись: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного» (VIII, 38). Здесь Пушкин по памяти цитирует письмо Ломоносова к И. И. Шувалову от 19 января 1761 года: «Не токмо у стола знатных господ, или у каких земных владетелей дураком (то есть шутом. — Н. М. ) быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет» [116] Ломоносов М. В. Полн. собр. соч.: Т. 10. М.; Л., 1957. С. 546. .

«Сумароков, — писал Пушкин, — был шутом у всех тогдашних вельмож: у Шувалова, у Панина; его дразнили, подстрекали и забавлялись его выходками» (VII, 195). Заслуги придворного поэта, директора императорских театров не помешали Сумарокову умереть в нищете и забвении.

Как же у Баркова складывались отношения с властью? Был ли он, сын безвестного священника, вхож в дворцовые покои? Жаловали ли его царь и царица? И как и что он написал о них и близких к ним вельможах в своих стихах?

Баркову было поручено сочинить оду на день рождения императора 10 февраля 1762 года. Почему именно ему, а не придворным поэтам? Видимо, кто-то (а вдруг Ломоносов?) за него хлопотал.

Конечно, Барков мог видеть Петра III в Петербурге во время царских выездов или же тогда, когда царь командовал ученьями господ офицеров и солдат, сам маршировал с ними на плацу перед Зимним дворцом. Барков мог лицезреть императора на празднествах, в которых и ему, поэту, дозволено было принимать пусть весьма скромное, но все же участие. Когда по случаю заключения мира с Пруссией была поставлена пиеса итальянца Лодовико Лазарони «Мир героев», переведенная Барковым, скорее всего, и он, Барков, был допущен к созерцанию сего пышного зрелища, которое одновременно с ним созерцал и Петр III. Но главным, хотя по обстоятельствам и кратковременным мигом общения поэта с царем было зачитывание и поднесение оды Петру III на день его радостного появления на свет. Скорее всего, это произошло 14 февраля 1762 года во дворце канцлера М. Л. Воронцова на Садовой улице, где были продолжены пышные торжества, начатые в Царском Селе в сам день рождения императора 10 февраля [117] См.: Искюль С. Н. Год 1762. Документальная хроника. С. 113. . Возможно, Барков лично зачитал и поднес оду царю, отпечатанную отдельной книжечкой в Академии наук. Заметим, что накануне, 13 февраля, Барков был назначен переводчиком Академии и уже будучи в этой должности, мог декламировать свое сочинение императору. Все-таки сначала должность, а потом уже хвалебная ода благодетелю всея Руси и самого поэта. Хотя Бог его знает, ведь все готовилось заранее, и, вероятно, назначение Баркова всё же было связано с поручением Академии наук эту оду сочинить. Обратимся теперь к самой оде, посмотрим, как же представил Барков в ней императора.